Начало
Шрифт:
Весь день провёл дома. И неплохо провёл. Утром играл на гитаре, решил тренировать пальцы утром и вечером. Днём посмотрел две серии фильма «Поднятая целина», с большим удовольствием. Затем уединился в Маринкиной комнате и читал там «Преступление и наказание». Книга легко читается. В некоторых местах настолько погружаюсь в состояние героя, что кажется, живу вместо него. Я представляю себя Раскольниковым. Достоевский так точно описывает размышления молодого человека двадцати четырёх лет, что иной раз ловишь себя на мысли, что роман он писал с меня. То есть знал меня и мои мысли, мои волнения. Прочитал страниц сто, — это для меня много.
Звонил Витька Павлюченков, он на больничном, что-то у него с позвоночником. Договорились встретиться в пятницу, я приеду к нему в ГИТИС. Звонил Анне, она в этот момент мыла голову. Пришлось
23 марта 1987 года, понедельник
Отличный день. С утра шёл на работу и улыбался. Не оттого, что иду на любимую работу, работа нелюбимая. А потому, что хорошо быть молодым, жить на родной земле, любоваться людьми и окружающей действительностью. Мне так не хватает времени на то, чтобы любоваться всем этим.
Придя на работу, встретил Колю и Валеру Кулямина. Пришёл Борис, за ним следом Толя и Максимыч. Все они, кроме Бориса, напились пьяными в пятницу. Да так сильно напились, что до сих пор не могут отойти. Работы никакой не было, поменяли только лампочки в грузовом лифте. Я отпросился с работы без двадцати четыре и поехал к Женьке в институт. Через главный вход не пустили, и мы пошли в обход. Шли на авторский вечер Бориса Щербакова. Артист пришёл запыхавшийся и начал с извинений. Рассказывал о театральной жизни о событиях во МХАТе. Оказывается, Олега Ефремова прижимает оппозиция. Вся труппа театра разделилась на два лагеря. Говорил, что в театре за кулисами страшная грязь и трясина, что всё человеческое в этих дрязгах исчезает, остаётся только мерзость. Сказал, что оппозицию возглавляет Татьяна Доронина. Это для меня странно. Щербаков читал стихи Есенина, хорошо читал. Отвечал на записки. А потом нас вместе с Щербаковым попросили освободить аудиторию. При выходе из аудитории, так получилось мы столкнулись с Щербаковым. Я представился, сказал, что хочу поступать в театральное училище и до самой его посадки в автомобиль мы шли с ним рядом по длинным коридорам института и беседовали. Тут он «спустил тормоза» и стал материться, но углубляться в театральные дрязги, откровенничать не стал. Прошёлся по верхам, как собственно, делал это в аудитории. Пожав руки нам с Женькой, уехал в красных «Жигулях». В моих глазах все известные артисты — Боги. Сверхчеловеки. Свет и Доброта исходят от них. Борис Щербаков даже злясь не терял лица и не сходил с Олимпа.
Перекусив в сосисочной у метро «Добрынинская», мы с Женькой хотели пойти в кинотеатр «Правда» на французский фильм, но передумав, продали билеты и разъехались по домам. Вечером смотрел вторую серию Штирлица и работал с книгой Киплинга. «Преступление и наказание» оставил на работе.
24 марта 1987 года, вторник
Не знаю почему, но думал, что сегодня понедельник. Рассеянным стал. С утра пребывал в хорошем настроении. На смену Максимычу пришёл пьяненький Валера Чекуров. Он дома гонит самогон и потихоньку его попивает. С утра пораньше Валера стал врать и рассказывать небылицы. Вера и Лена с утра стали кидаться на всех, как бешеные собаки, а потом, выбрав время, подошли ко мне и поинтересовались, куда им ехать, чтобы свои грехи замолить. Каким-то непонятным для меня образом я везде оказываюсь в роли посредника между людьми и церковью.
Обедали мы с Борькой в течение трёх часов, это Толе надоело, и он нам нашёл работу. Вкрутить лампочки в шахте второго лифта.
Немного почитал Достоевского «Преступление и наказание» и всё оставшееся до конца работы время наблюдал за тем, как Толя и Коля стригли тупыми ножницами пьяного Чекурова с мокрой головой. В конце рабочего дня играли в домино и отложили игру, находясь в состоянии ничьей: 1:1.
После работы встретился с Женькой, и мы поехали на баскетбол. Играли команды «ЦСКА» — «Жальгирис». Крытый стадион был забит битком. Мы сидели за щитом. Болельщики, пользуясь разрешением поддерживать
25 марта 1987 года, среда
Замечательный день. На работе всё тихо. Лена Роговенко с утра где-то напилась самогонки и ходила весёлая. Мы с Борисом ездили на станцию метро «Багратионовская» в мебельный магазин. Я там покачался в кресле-качалке. Хорошая штука. Жаль, что не в моих планах её приобретать. Играл в шашки с Витькой из дистилляторной. Выиграл два раза, один раз проиграл. Напарнику его, Юрке Ломакину, проиграл два раза.
Читал Достоевского и смеялся от восхищения над его изобразительной точностью. Толя завидует даже моим эмоциям. Что за человек. Плачу — завидует, смеюсь — завидует. Как тяжело ему, должно быть, живётся на земле. Он постоянно всем завидует и думает, что это и есть жизнь. После работы поехали с Женькой на суперфинал по баскетболу «ЦСКА» — «Жальгирис». Дворец спорта был снова забит до отказа. Народу было больше, чем вчера. Ну и порадовали. Играли в таком ритме, с таким напряжением, за каждый мяч бились насмерть. Болельщики кричали так громко, как только может человек кричать. Я вышел слегка оглушённый их криками. Основное время сыграли вничью 83:83. А дополнительную пятиминутку реализовали литовцы. Они и стали чемпионами Союза.
Приехав домой, смотрел четвёртую серию «Семнадцать мгновений весны». С удовольствием слежу за игрой Вячеслава Тихонова в роли Штирлица. После фильма передача «Сегодня в мире», следом «Мир и молодёжь». Спать лёг поздно, голова гудит, как улей.
Глава 2 Ленка пьёт. Достоевский. Звонок Тани
26 марта 1987 года, четверг
На работе, практически каждый день, Коля жалуется мне на свою жизнь. И от этого у меня на душе тяжесть. Я не люблю жалоб, в особенности от людей, мне не симпатичных. Коля с Толей выпили на работе, и Толя стал меня просить куда-нибудь с ним пойти. Проснулась в нём старая болезнь — смелость от градуса. Еле отбоярился.
Читал «Преступление и наказание». В обед играли в домино, мы с Борькой выиграли у Толи и Коли. Решили купить бильярд за восемьдесят рублей и поставить его в фойе. Мало развлечений.
Ленка пьёт третий день. Таисия Яковлевна жаловалась на сердце. К Марине Авдеевой приехали две родственницы из Таллина. Она не знает, о чём с ними говорить. Звала меня к себе в гости, чтобы я их веселил и развлекал, — я отказался от приглашения.
Звонил Витьке, он всё ещё на больничном, а ведь мы завтра собирались с ним встретиться в ГИТИСе. Не получится.
Смотрел Штирлица пятую серию. После программы «Сегодня в мире» — передачу о Майе Кристалинской. Читал «Литературную газету», понравилась статья Марка Захарова «О бедном режиссёре замолвите слово». Статья о «домушниках», как они работают и кто им помогает.
Читал стихи Киплинга, звонил Юле, её не было дома. Она приходит поздно с репетиций, а я хотел с ней в воскресенье встретиться.
27 марта 1987 года, пятница
Международный День театра. Волшебный день. В метро встретил знакомую по Народному театру, Люду Афанасьеву. Как выяснилось, она поступила в ГИТИС и более того, учится с Витькой на одном курсе у Евгения Лазарева. Он мне об этом ничего не говорил.
На «Добрынинской» встретился с Женькой. Впервые нам не удалось сесть в вагон метрополитена. Машинист открыл двери и тотчас их закрыл. Поезд тронулся, не высадив пассажиров на станции. Машинист, наверное, влюбился. Оказывается, и такое бывает. Весна! Обошли с Женькой и «Россию» и «Октябрь», ни на «Лермонтова», ни на другой фильм не попали. Пошли в клуб ЗВИ на Рижскую кинокартину. Перед фильмом заправились в «Пельменной». Возвращаясь домой, сделались свидетелями интереснейшей картины. В полной тишине салона автобуса мужчина стал истерически хохотать, и остановила его окриком женщина, над которой он видимо смеялся. Смех у мужчины был такой заразительный, что перекинулся сразу на нескольких пассажиров. Они хохотали, даже не зная причины.