Начать сначала
Шрифт:
И все же годы шли, а кабачок «Невод» каким был, таким и оставался. Притулившийся в старой немодной части Порткерриса, у самого порта, где не было места ни для шикарных ресторанов с террасами, ни для кафе на открытом воздухе, он выжил, несмотря на летние наплывы туристов. У кабачка были свои завсегдатаи, которые шли сюда выпить и поговорить по душам в приятной обстановке, сыграть в настольные игры. Тут можно было побросать дротики, в камине с почерневшей решеткой и зимой, и летом горел огонь. А еще здесь были Даниэль, бармен, и Фред — косоглазый субъект с круглым, похожим на репу лицом; летом он убирал мусор с пляжа и выдавал напрокат шезлонги, а остальную часть года блаженно пропивал свой летний доход.
И был Бен Литтон.
— Вопрос в том, с чего начать? — сказал Маркус, когда
— А может быть, просто гуляет в такое чудесное утро?
— Не думаю. В это время он любит выпить, и, насколько я знаю, он человек традиций.
День был ослепительный, и никак не верилось, что на дворе все еще стоит март. На небе ни облачка. С северо-запада на залив накатывали косые волны, и море было словно расчерчено разноцветными полосами: от сине-фиолетовых до бледно-бирюзовых. Вид с вершины холма уходил в бесконечную даль, в туманное марево, как бывает лишь в разгар лета. Вдоль вьющегося лентой шоссе крутыми уступами спускался вниз раскинувшийся вокруг порта город — путаница узких мощеных улочек, белые дома, блеклые скошенные крыши.
Каждый год в течение трех летних месяцев Порткеррис превращался в сущий ад. Узкие улочки были забиты машинами, по мостовым тек поток полуголых человеческих существ, магазинчики ломились от наплыва товаров: почтовые открытки, доски для серфинга, надувные пластиковые подушки. На широких пляжах появлялись тенты и кабинки для переодевания, открывались кафе, террасы тесно заставлялись круглыми железными столиками под зонтиками. Полоскались по ветру цветные рекламные растяжки: «Малиновое и шоколадное мороженое», «Сливочные рожки», а если комуто требовалось подкрепиться чем-то более существенным, для тех повсюду продавались корнуолльские пироги с мясом, картошкой или капустой. На Троицу открывался зал с игральными и музыкальными автоматами, ревущими на всю округу, и бульдозеры сносили еще одну улочку, быть может, и ветхих, но очень колоритных домишек, чтобы расчистить место для еще одной автомобильной парковки, и местные старожилы, те люди, которые любили этот городок, и художники, свидетели творимого насилия, говорили: «С каждым годом все хуже и хуже. Городок разрушен. Больше тут жить невозможно». Но каждую осень, когда поезд уносил последнего пришельца с облупленным носом, Порткеррис чудесным образом входил в свой прежний ритм. Закрывались ставни на лавочках. Убирались тенты с пляжей, зимние штормы дочиста отмывали песок. И единственные стяги, развевавшиеся по ветру, были пастельного цвета — у каждого дома развевалось повешенное на веревку белье, да рыбаки раскидывали на колышках над зеленым дерном сушиться свои сети.
И тогда волшебство возвращалось, городок снова обретал свои прежние колдовские чары, и становилось понятно, почему такие люди, как Бен Литтон, снова и снова возвращались в него, как домашние голуби, чтобы набраться новых сил и обрести покой среди привычных вещей и вновь отдать себя во власть красок и света.
Кабачок «Невод» стоял в самом конце дороги, которая шла вдоль набережной. Роберт подъехал к его покосившемуся крылечку и выключил мотор. Было очень тепло и тихо. Время отлива — на берегу чистый песок, космы водорослей и чайки. Обласканные солнцем ребятишки хлопотали со своими ведерками и лопатками, а их бабушки, в передниках, с сеточками на головах, были заняты вязанием; и тощий черный кот сидел на булыжнике и усердно мыл лапой уши. Маркус выбрался из машины.
— Пойду взгляну, там ли Бен. Подожди меня здесь, — сказал он.
Роберт вынул сигарету из пачки, лежавшей на приборном Щитке, закурил и стал наблюдать за котом. Над головой скрипнула под ветром вывеска гостиницы, прилетела чайка и уселась на ней, сверля Роберта злобным взглядом и резко вскрикивая, словно бросая ему вызов. Вниз по улице степенно шагали двое мужчин в темно-синих флотских фуфайках и матерчатых кепках. Как видно, отправились на воскресную прогулку.
— Доброе утро, — поздоровались они с Робертом.
— Славный
— И верно, славный.
Немного погодя появился Маркус.
— Все в порядке. Я его нашел.
— А где Эмма?
— Он говорит, она в мастерской. Красит стены.
— Мне поехать и забрать ее?
— Если можно. Сейчас… — Маркус взглянул на часы, — четверть первого. Предположим, вы приедете в час. Ланч назначен на половину второго.
— Хорошо. Я пойду пешком. На машине добираться труднее.
— Ты запомнил дорогу?
— Конечно. — Он уже до этого два раза посетил Порткеррис — когда нужно было срочно переговорить с Беном, а Маркус был занят. Фобия Бена насчет телефонов и автомобилей и вообще всех видов коммуникаций время от времени создавала ужасные сложности, и Маркус давно уже смирился с тем, что быстрее доехать из Лондона до Корнуолла на поезде и влезть ко льву в его логово, чем дожидаться ответа на очень важную и оплаченную телеграмму.
Роберт вышел из машины, захлопнул дверцу.
— Ты хочешь, чтобы я рассказал ей, по какому поводу мы приехали, или возьмешь этот приятный разговор на себя?
Маркус усмехнулся:
— Скажи ей.
Роберт снял свою твидовую кепчонку и бросил на сиденье.
— Ну и злодей же ты! — заметил он.
Недели полторы назад, после того как Эмма проехала через Лондон, Роберт получил от нее письмо.
«Дорогой Роберт.
Если я называю Маркуса Маркусом, могу ли я называть Вас мистером Морроу? Нет, конечно, это невозможно. Мне следовало бы написать Вам сразу же, поблагодарить за ланч, и за деньги, и за то, что Вы дали знать Бену, каким поездом я приеду. Подумать только, пришел меня встретить на станцию! Все идет замечательно, пока что мы даже ни разу не поссорились, и Бен как одержимый работает сразу над четырьмя полотнами.
Весь свой багаж довезла в сохранности. Кроме шляпы — уверена, кто-то ее стащил.
Сердечный привет Маркусу и Вам.
Он шел по хитроумному лабиринту узких улочек с тесно стоящими домами, держа путь к северному берегу. Там был еще один пляж — пустой, открытый ветру и длинным пологим волнам, которые накатывали из океанской дали. Мастерская Бена Литтона была обращена фасадом к этому берегу. Когда-то в этом домике хранились рыбацкие сети, и с улицы добраться к мастерской можно было только по мощеному булыжником пандусу, упиравшемуся в двойную просмоленную черную дверь. На ней была дощечка с его именем и огромное железное дверное кольцо. Роберт постучал и крикнул: «Эмма!» Ответа не было. Он отворил дверь, и ее тут же чуть было не вырвало у него из руки порывом ветра — точно стремительный поток воды, он ворвался через открытое окно в дальней стене мастерской. Когда дверь за Робертом захлопнулась, сквозняк спал. В мастерской было пусто и холодно. Эммы не было, однако стремянка, кисть и ведро с побелкой свидетельствовали о ее недавнем занятии. Одна стена была уже полностью выкрашена. Роберт подошел, потрогал рукой — она была холодная и мокрая.
Посередине этой стены выступала уродливая старомодная плита, сейчас пустая и холодная; возле нее газовая плитка, старый чайник и перевернутый на бок оранжевый ящик, в котором стояли синие и белые полосатые кружки и горшочек с кусковым сахаром. У противоположной стены стоял рабочий стол Бена, на котором лежали в беспорядке рисунки и бумага. Тюбики красок и множество карандашей и кистей, разложенных на кусках картона. Стена над столом потемнела от времени и грязи и была сплошь покрыта мазками краски. Казалось, на ней громоздится какое-то разноцветное ракообразное существо. К столу была пристроена длинная полка, она шла вдоль всего стола, и на ней располагалась коллекция objects trouves [7] Бена: голыш с берега, окаменевшая морская звезда. В синем кувшинчике стояла высушенная трава. Почтовая открытка с репродукцией Пикассо; кусок плавника, из которого море и ветер вытесали абстрактную скульптуру. Фотографии — моментальные снимки, с загнувшимися углами, веером заткнутые в обложку от меню; приглашение на вернисаж, который состоялся шесть лет тому назад, и наконец старинный тяжелый бинокль.
7
Находки (фр.).