Начни с двенадцатого стула
Шрифт:
– Не тяни кота за лапу. Все брильянтики мои запакованы как сны.
– Вы, стяжатель! Жди меня после брачной ночи, да!
В пять утра Остап явился, было, чуть не запылился.
– «Как вам это удалось?» – Ипполита взгляд без слов.
– Очень просто. Спит вдова, видит сон в рамках огня. На столе лежит записка: «Суслик отбыл дня на два».
Разорвали стул в минуту, словно тигр петуха. Стул напоследок кукарекнул, и пять пружин запели вальс слона. Брильянтов там, в помине не было. Волною смыло этот шанс. Пружины долго и протяжно склоняли «шею» в реверанс.
Им то, ладно, а вдове обошелся
В Москве средь океана стульев, есть стул с начинкою одной. Конечно, это не айва, не персик, даже не долма. А россыпь милых сердцу всем огромных денег драгкамней. Статистика знает все. Сколько мужчин ходит в пальто. Сколько средний гражданин выпивает водки. И у скольких людей от этого рак глотки. Сколько в мире кто съедает, сколько от переедания умирает. Сколько толстых и худых, умных и совсем дурных. Сколько бешеных собак и ворчливых женщин. Сколько в мире просто так топятся в прудах. От статистики не скроешься никуда. Она точно знает каких размеров озоновая дыра. Знает о количестве зубных врачей, проституток, дворников. Сколько на севере дней – время белых ночей.
Сколько стульев в воздухе летает. Если отбросить крестьян, предпочитающих стульям лавки, палатки и завалинки, а на Востоке истертые ковры и паласы. А еще, стулья, стуляшки, стульчики милы, как водочке огурчики. Среди этого океана стульев, сделанных из ореха, дуба, ясеня и палисандра. Среди стульев еловых и сосновых. Нужно найти один лишь начиненный.
Всех цыплят давно поели, анекдоты отзвенели, новости до дыр затерли, разглядели все платформы. С час остался до Москвы, размечталися они. Ипполит Матвеевич представлял музей из стульев. В ряд предметы все стояли и богатство обещали.
– Как еще там с этим музеем, неизвестно? – сказал он прямь с испугом на лице.
– Вам, предводитель, пора лечиться электричеством, а не сидеть у стульев на хвосте.
Поезд прыгал как коза, семафорили глаза. Белоснежным бакенбардом паровоз окутал дым. Важно и раскованно к причалу он подплыл.
Ах, Москва, вокзал Рязанский. Самый свежий, хулиганский. Сколько их еще таких: шумных, людных, разбитных. Приведу пример одних – знаменитых и родных.
С Курского шагает смело люд с Кавказа загорелый. Рослый волгарь с бодуна начинает путь с утра. А из Киева, Одессы прибывают не черкесы. Мчатся к Брянскому вокзалу поезда с хохлиным салом. С Павелецкого вокзала в город путь ведет лишь тех, кто приехал из Тамбова, Ртищева, еще Козлова. С Ярославского вокзала люди с Севера въезжали. Холод веял, как дурман, щипал нос и мычал.
– Едем в общежитие, – произнес Остап.
Дом студентов-химиков был вертеп в степях. Заселен был дом людьми вовсе посторонними. Топая по коридору, как пчела по помидору, два товарища на ощупь интенсивненько дышали. Кто-то рядом помогал – ядом воздух наполнял.
– Не пугайтесь, здесь фанера, слышимость на три версты. Да, забыл же вам сказать, где-то здесь железный шкаф.
Крик, который тут раздался, версию ту подтвердил. Шкаф стоял в углу на месте, синяк Кисе он набил.
– Это физические мучения.
Сколько
Комнаты были похожи на пеналы детворы. Только кроме карандашей здесь жили людиловшевей.
– Ты дома, Коля? – спросил Остап.
– Дома, – за дверью фальцетом пропели.
Из остальных пеналов дружно зашипели. Соседи, как соседи, в лесу дружнее звери.
Остап толкнул ногою дверь, залетел как соловей. В комнате из мебели был один матрац. В красную полоску на красных кирпичах. Но не это беспокоило Остапа. Создание небесной красоты светилось ярче утренней звезды. Да это явно не случайная знакомая. Цвет глаз и шеи белизна не могут быть у них с утра. Такие могут быть любовницы, иль хуже жены – быть надо осторожнее.
И, действительно, звезду пленительного счастья звали Лизой, говорили ей на «ты». И в этом маленьком мирочке были лишь они одни. Ипполит Матвеевич отвесил свой поклон. Остап вызвал Колю в темный коридор. Киса до предела был девушкой смущен, так он и не начал первый разговор. Лиза щебетала рыжей «канарейкой». Первым делом доложила, что про мясо все забыла, только овощи и фрукты нынче все ее продукты. В это время вернулся Коля и Остап. И пошли концессионеры назад к студенту Иванопуло, в другой конец московского «аула».
В двери хвостом виляла записка.
– Не беда, – сказал Остап не быстро. – Пока студент наш где-то шляется, мы на матраце поваляемся, – говорил Остап довольный, доставая ключ из шкафа.
– Если ляжем штабелями, будет место как в Китае. Ах, Пантелей, вот сукин сын! Матрац пропил иль подарил?!
Спать легли на пол газетный, было «мягко» и «смешно». Захрапели трубным маршем, как слоны на Лимпопо.
А тем временем в пенале утром затевали небольшой кардибалет наш супружеский дуэт – Коля наш вегетарианец и неверная жена, в смысле пищи не верна.
Состоялся диалог, в диалоге десять слов. Жена мясо захотела, а бюджет семьи таков, если скушать кило мяса, то придется им тогда продавать свои глаза. Остальные части тела Лиза продать не захотела. Надоел фальшивый заяц и морковные котлеты, суп, «плетенка» из лиан и шашлык из редьки.
Разругались в пух и прах из-за свиной котлетки. Лиза шапочку надела, наточила коготки и сорвалась вся в пути.
Был час пик – везли матрацы, обнимая их руками. Ах, матрац – очаг семейный. База всех утех в любви. Засыпает каждый третий под звон демократической мольбы. У кого матраца нет, тот очень жалок и раздет. У него нету жены и порватые штаны. Денег ему не занимают и бедным негром все считают.
Так вот каждый выходной люди матрацы покупают, или все в музей сбегают. Но есть в Москве категория людей, которым нет дела до уникальных вещей. Они не интересуются живописью и архитектурой. Они приходят глянуть на халтуру, разевают рот до потолка, повторяя эти лишь слова:
– Эх! Люди жили!
Им не важно знать, что стены расписаны Пюви де Шаваном. Им важно знать, сколько это стоило болвану. Они поднимаются по мраморным лестницам с одной мыслью в голове: «Сколько здесь стояло лакеев? И получали ли они чаевые вообще?»