Нации и национализм
Шрифт:
Фактически нации, как и государства, — всего лишь случайность, а не всеобщая необходимость. Ни нации, ни государства не существуют во все времена и при любых условиях. Более того, нации и государства — случайность не одного и того же свойства. Национализм стоит на том, что они предназначены друг для друга; что одно без другого неполно; что их несоответствие оборачивается трагедией. Но прежде чем они стали предназначенными друг для друга, они должны были возникнуть, и их возникновение было независимым и случайным. Государство, безусловно, возникло без помощи нации. Некоторые нации, безусловно, сложились без благословения своего собственного государства. Более спорным является вопрос: предполагает ли нормативная идея нации в ее современном смысле априорное существование государства?
Что же в таком случае представляет собой эта случайная,
1. Два человека принадлежат к одной нации лишь только в том случае, если их объединяет одна культура, которая в свою очередь понимается как система идей, условных знаков, связей, способов поведения и общения.
2. Два человека принадлежат к одной нации лишь только в том случае, если они признают принадлежность друг друга к этой нации. Иными словами, нации делает человек, нации — это продукт человеческих убеждений, пристрастий и наклонностей. Обычная группа людей (скажем, жители определенной территории или носители определенного языка) становится нацией, если и когда члены этой группы твердо признают определенные общие права и обязанности по отношению друг к другу в силу объединяющего их членства. Именно взаимное признание такого объединения и превращает их в нацию, а не другие общие качества — какими бы они ни были, — которые отделяют эту группу от всех, стоящих вне ее.
Каждое из этих предварительных определений — и по принципу культурной общности, и по принципу добровольности — по-своему ценно. Каждое из них выделяет элемент, который действительно важен для понимания национализма. Но ни одно из них еще не достаточно. Определения культуры, подразумеваемые в первом случае скорее в этнографическом, нежели в нормативном смысле, явно сложны и неудовлетворительны. По-видимому, лучше всего подойти к проблеме не слишком стараясь дать формальное определение этому термину, а рассмотрев, какова же в действительности роль культуры.
II. КУЛЬТУРА В АГРАРНОМ ОБЩЕСТВЕ
В аграрный период истории человечества произошло событие, сравнимое по своей значимости разве что с возникновением государства. Это было появление письменности и выделение особого класса или сословия грамотных людей — ученого сословия. Не все аграрные общества овладевают письменностью; еще раз перефразируя Гегеля, можно сказать, что поначалу никто не умел читать, затем читать научились немногие и в конце концов читать стали все. Таким по крайней мере видится путь, проделанный письменностью за три великие эпохи существования человечества. В середине аграрной эпохи грамотой владели немногие. Только некоторые общества создают свою письменность; и внутри тех обществ, которые ее создали, всего лишь малая часть — а отнюдь не все население — действительно умела читать.
По-видимому, письменное слово входит в историю вместе с казначеем и сборщиком налогов: древнейшие письменные знаки свидетельствуют прежде всего о необходимости вести учет. Однако, развиваясь, письменное слово проникает и в другие сферы: правовую, торговую, административную. В конце концов, сам Господь Бог свои заветы и заповеди преподносит собственному творению в письменной форме. Теология, законодательство, судопроизводство, делопроизводство, врачевание порождают класс грамотных специалистов, тесно связанных или чаще всего конкурирующих с неграмотными знахарями. В аграрном обществе грамотность углубляет пропасть между большой и малой традициями (или культами). Принципы и формы организации ученого сословия в великих, создавших свою письменность культурах многообразны, и глубина пропасти между большой и малой традициями может быть очень разной. То же можно сказать о взаимоотношениях ученого сословия с государством и о его собственной внутренней структуре: оно может быть централизованным или достаточно свободным, оно может быть наследственным или, напротив, представлять собой открытую корпорацию и т. д.
Грамотность, установление более или менее твердой письменной нормы в конце концов приводит к возможности накопления и централизации культуры и знаний. Централизация и кодификация знаний, осуществляемая ученым сословием, и политическая централизация не обязательно должны идти рука об руку. Часто они конкурируют, иногда одна подминает под себя другую, но все же чаще всего
ВЛАСТЬ И КУЛЬТУРА В АГРОГРАМОТНОМ ГОСУДАРСТВЕ
Эти две важнейшие и характернейшие формы разделения труда — централизация власти и централизация культуры/знаний — имеют тесные и специфические связи с типичной социальной структурой агрограмотного государства. Эти связи лучше всего рассматривать в совокупности, и представить их можно следующим образом, как это показано на рис. 1.
В типичном агрограмотном государстве правящий класс составляет малую часть населения, четко отделенную от подавляющего большинства непосредственных сельскохозяйственных производителей или крестьян. Его идеология, в общем, скорее подчеркивает, нежели сглаживает неравенство классов и степень изолированности правящего слоя. Этот правящий слой в свою очередь может быть подразделен на ряд более специализированных слоев: воинов, священнослужителей, чиновников, купцов. Иногда эти слои (например, христианское духовенство) могут быть ненаследственными и обновляться в каждом поколении, хотя их формирование может целиком зависеть от представителей другого, наследственного слоя.
Военный, административный, духовный и иногда торговый спои правящего класса, стратифицированные и разделенные друг от друга
Сообщества сельскохозяйственных производителей
Но самое важное заключается в следующем: как для правящего класса в целом, так и для слоев внутри него гораздо существеннее подчеркивание культурной дифференциации, нежели общности. Чем больше отличаются друг от друга во всех отношениях разные слои, тем меньше трений и недоразумений возникает между ними. Система в целом благоприятствует культурному расслоению по горизонтали и может создавать и поддерживать это расслоение даже в случае его изначального отсутствия. Генетические и культурные отличия приписываются тому, что фактически отличалось по назначению, чтобы подчеркнуть это отличие и сделать его непререкаемым и незыблемым. Например, в Тунисе начала XIX века [2] правящая верхушка кичилась своей турецкой кровью, хотя не знала турецкого языка и в действительности была совершенно разнородна и постоянно пополнялась из низов.
Под расположенным наверху горизонтально расслоенным меньшинством существует другой мир — мир соседствующих мелких объединений (общин) простых членов общества. Здесь опять очень заметна культурная дифференциация, хотя причины ее совсем иные. Маленькие крестьянские общины обычно живут очень замкнуто, привязанные к своему месту если не политическим предписанием, то экономической нуждой. Даже если население данной области имеет общий языковой корень, а это не всегда так, нечто вроде культурного сдвига очень скоро приводит к диалектным и другим различиям. Никто или почти никто не заинтересован в сохранении культурного единства на этом социальном уровне. Государство озабочено взиманием налогов, поддержанием мира и больше почти ничем и нисколько не печется о сохранении соседских связей между подвластными ему общинами.
Конечно, ученое сословие до некоторой степени заинтересовано в том, чтобы внедрить определенные общекультурные нормы. Некоторые его члены с презрением или равнодушием относятся к народным обычаям, другие, стремясь присвоить себе исключительное право на доступ в высшие духовные сферы, к вечному блаженству, право на врачевание и тому подобное, всячески преследуют и чернят народную культуру и вышедших из нее свободных знахарей. Но при тех условиях, которые обычно существуют во всех агрограмотных государствах, они не могут реально в этом преуспеть. Такие общества просто не имеют средств для того, чтобы добиться почти поголовной грамотности и приобщить широкие массы населения к высокой культуре, воплотив таким образом идеалы ученого сословия. Самое большее, чего оно может достичь, — это уверенности, что его идеалы утвердились в душах людей как законная, но недосягаемая норма, уважаемая или даже почитаемая (а во времена особого подъема превозносимая до небес), но чтимая больше тогда, когда она попирается, нежели когда она соблюдается.