Над бездной

Делински Барбара

Пейдж была, так сказать, связующим ядром их группы. Она знала Мару с тех пор, как они учились в колледже.

С Энджи она познакомилась, когда проходила годовую стажировку в Чикаго в качестве педиатра. Одно время Энджи жила в Нью-Йорке, поскольку вынашивала Дуги, а потом кормила его. Взяла отпуск по семейным обстоятельствам. Она уже готовилась снова начать работу, когда Пейдж встретилась с Питером, уроженцем города Таккера, который имел здесь небольшую, вполне процветающую, но и не слишком обременительную практику. Тогда-то Пейдж и внесла предложение – всем перебраться в Таккер

и создать там своего рода сообщество врачей, работая в местном госпитале и одновременно занимаясь частной практикой. Местный госпиталь с удовольствием принял их в свой небольшой коллектив, особенно когда выяснилось, что женщины забрались в глушь совсем не в погоне за выгодными клиентами, а для того, чтобы предложить свои услуги – квалифицированную медицинскую помощь – местным жителям. При этом им так удалось распределить время, что никто особенно не уставал. Прагматизм Энджи прекрасно сочетался с порывистостью и динамизмом Мары, а деловая хватка Пейдж смягчала провинциализм Питера. Они идеально дополняли друг друга и были друзьями, что называется, не разлей водой.

– Мара была прекрасным врачом. – Энджи отдала дань профессиональному мастерству подруги. – Она любила детей, а они любили ее, поскольку чувствовали, что она всегда на их стороне. Ее место, ставшее вакантным, будет очень трудно заполнить.

Пейдж могла только кивнуть в подтверждение ее слов. Чувство утраты, которое она испытывала, не поддавалось описанию.

– Ты уже начала делать приготовления к похоронам? – спросила Энджи.

Пейдж снова утвердительно кивнула.

– Никогда не думала, что придется этим заниматься.

– Могу я чем-нибудь помочь? Пейдж покачала головой:

– Я сама. – Она должна устроить все лично. Отдать последнюю дань любви и уважения.

– Что ж, на этом и остановимся. В день похорон работать не будем, – произнесла Энджи. – Джинни придется внести изменения в расписание, когда планы окончательно оформятся. Тем временем я постараюсь навестить возможно большее число пациентов Мары. Питер посмотрит остальных. Хочешь, чтобы я ему позвонила?

– Нет, нет. Я сама ему позвоню. – В конце концов, Пейдж была осью колеса, и, как ни трудно было этому поверить, одна спица извлечена из него теперь навсегда.

Она разбудила крепко спавшего Питера. Судя по голосу, он не слишком был доволен.

– Пусть новость, которую ты собираешься мне сообщить, будет приятной, Пейдж. Но заранее предупреждаю, что на работу раньше часа я не выйду.

– Моя новость не из приятных, – сказала Пейдж, слишком угнетенная утратой, чтобы попытаться как-то смягчить удар. – Мара умерла.

– Черт побери. Я тоже чуть не при смерти. Лег спать не раньше двух ночи.

– Мара умерла. Я только что вернулась из морга. Питер замолчал и через некоторое время спросил более настороженным голосом:

– О чем это ты толкуешь?

– Ее нашли в машине в гараже, – ответила Пейдж. Каждый раз, когда она повторяла это, все происшедшее становилось все более нереальным. – Предполагают, что она погибла от отравления окисью углерода.

Наступила новая пауза, на этот раз более длинная. Затем озадаченное:

– Она что,

убила себя?

Пейдж услышала в трубке какой-то посторонний шум и ждала, пока он утихнет. Потом сказала:

– Они не знают, что произошло. Возможно, вскрытие покажет истинную причину смерти. А пока ты нужен нам здесь. Мне необходимо сделать приготовления к похоронам, и Энджи уже…

– Она оставила записку? – спросил он резко.

– Нет, никакой записки. Энджи уже встречается с пациентами. Нам необходимо связаться с пациентами Мары и поставить их в известность…

– Как, совсем никакой записки?

– Норман ничего о ней не сказал, а я уверена, что они искали ее.

Питер еще больше повысил голос:

– А полиция уже вмешалась?

На этот раз удивляться пришлось Пейдж.

– Так ее нашли именно полицейские. В этом есть что-нибудь плохое?

– Нет, – сказал Питер более спокойно. – Не совсем так. Просто участие полиции придает событию нечто зловещее.

– К сожалению, они опоздали. Впрочем, это событие – зловещее само по себе, и если уж оно огорчает нас, то подумай о пациентах Мары. Им тоже не сладко, ведь она уделяла им столько внимания и отдавала всю душу.

– Слишком много души и внимания, я бы сказал, – заявил Питер. – Я говорил ей об этом в течение нескольких лет.

Пейдж знала это все слишком хорошо. Раньше взаимная добродушная пикировка между Марой и Питером считалась чуть ли не обязательной, стоило им всем собраться вместе. Но Мара не могла уже отстаивать себя, и Пейдж сделала это за нее.

– Мара отдавала людям свою душу, потому что очень любила их. Она чувствовала моральную ответственность перед своими пациентами. И они любили ее за это.

– Скорее всего, трагедия произошла из-за Тани Джон. Мара очень все это переживала.

– Ты хочешь сказать, что она была в состоянии депрессии? Настолько тяжелом, чтобы погубить себя? – Пейдж не могла представить себе такого. – Кроме того, должен был приехать ее ребенок. Ее ждало много приятного впереди! – Пейдж собиралась позвонить в агентство, занимающееся вопросами усыновления детей, но решила, что это можно сделать после похорон.

– А вдруг у нее ничего не получилось с усыновлением?

– Совсем нет. Если бы возникли трудности, она обязательно сказала бы мне, но она ни словом об этом не обмолвилась. Даже накануне утром, когда Пейдж видела ее в последний раз.

– Когда ты видел ее в последний раз? – спросила она Питера.

– Вчера вечером, где-то в четыре тридцать. Мы как раз принимали последних пациентов, и она попросила меня заменить ее, чтобы она могла уйти пораньше.

– Она сказала, куда пошла?

– Нет.

– Она была расстроена?

– Скорее она была встревоженной, пожалуй, очень встревоженной – так, по крайней мере, мне кажется теперь. Но была мила, как обычно. Хотя, пожалуй, несколько резковата.

Пейдж невольно улыбнулась его беспомощным попыткам подыскать нужное слово, чтобы охарактеризовать поведение Мары. Но он был прав. Мара вечно воевала. Если не по одному поводу, так по другому. Она всегда выступала на стороне тех, кто не мог защитить себя сам. И вот теперь адвокат вдруг замолчал навсегда.