Над Москвою небо чистое
Шрифт:
– Да уж какая там сказка, – усмехнулась она, вздохнув. – Куда ни пойдешь – противотанковые ежи да мешки с песком. – Она качнулась на высоких каблучках. – Ой, подождите, товарищ лейтенант, в левом гвоздик оказался.
– Давайте молоток, я посапожничаю, – предложил Алеша, – я и маме, и сестренке Наташе сам всегда обувку подбивал.
– Нет, зачем же. Схожу на кухню газеткой его заложу.
Каблуки ее туфель простучали по полу. Минуту спустя Варя возвратилась, неся в руках свежий номер «Правды», восторженно крикнула:
– Товарищ лейтенант! Посмотрите, здесь же про ваш полк напечатано.
–
– А вот.
Варя протянула ему газету, острым ногтем отчеркнув заголовок: «Слава крылатых». Под крупными черными буквами Алеша увидел ленточку фотоснимков. Лица были искажены, нечетки, но он мгновенно узнал и командира полка Демидова, и комиссара Румянцева, и Султан-хана, и Боркуна, и Колю Воронова, а в последнем маленьком квадратике самого себя. Глаза жадно вчитывались в газетные строчки. Варя, шевеля губами, читала полушепотом и первая воскликнула:
– Смотрите, про вас, товарищ лейтенант: «Суворовская заповедь: сам погибай, а товарища выручай – прочно вошла в быт летчиков этого героического полка».
Дальше со всеми подробностями описывался воздушный бой, в котором Алеша сбил «мессершмитт», собиравшийся зажечь на посадке самолет Султан-хана.
Варя прочитала заметку до конца.
– Ну как? Правильно? – спросила она.
Алеша отер влажный от волнения лоб, кивнул.
– Все правильно. Только откуда они это взяли? Со мной ни один корреспондент не говорил. – Он посмотрел на подпись под статьей: красноармеец Челноков. – Так это же наш моторист! – вскричал Алеша, и перед ним всплыло лицо застенчивого юноши, его нескладная фигура в плохо пригнанном обмундировании. – Наш полковой поэт!
Девушка посмотрела на свои маленькие ручные часики.
– Пойдемте, товарищ лейтенант. – На улице он решительно сказал:
– Послушайте, Варя, ну что вы все время «товарищ лейтенант» да «товарищ лейтенант»? Давайте бросим эти военные церемонии.
Серые глаза девушки серьезно посмотрели на Алешу, будто Варя хотела увидеть его в каком-то новом для себя качестве.
– Давайте. Я уж и сама об этом подумала, товарищ лейтенант.
– Опять!
– Фу! – засмеялась Варя. – Нет, вовсе не товарищ лейтенант, а Алеша, хороший, добрый Алеша, который сегодня спас мне жизнь.
– Ой, как вы торжественно, – замахал руками Стрельцов. – Я же вам сказал, что просто прикрывал транспортный самолет, и только. Я бы дрался за него и в том случае, если бы вез он одну картошку.
Варя обиженно поджала губы.
– Вот, значит, как. Стало быть, для вас что я, что картошка – одно и то же? – беспощадно рассмеялась она.
– Не разыгрывайте, – заговорил Алеша, притрагиваясь к ее теплому локтю, – это я просто так. Все ведь совсем наоборот. За вас бы я… еще раз готов подраться с «мессерами».
– Вот как! – Варя против своей воли сильнее прижала к себе горячие пальцы лейтенанта, державшие ее под локоть. И оба зашагали быстрее.
Серые большие дома показались Алеше нахохлившимися, выжидающе притихшими. У обоих выходов станции метрополитена Алешу и Варю останавливали милиционеры, лаконично предупреждали: метро не работает. Девушка забеспокоилась больше Алеши:
– Вот беда, самое интересное не удастся вам показать.
–
Они пошли по Садовому кольцу к площади Маяковского. На пути им попадалось все больше и больше москвичей. В этом потоке, который Алеша сначала принял за обычное ежедневное движение, он постепенно стал улавливать что-то неспокойное, тревожное, мятущееся. Московские улицы гудели, как потревоженный улей. До слуха долетали обрывки чужих разговоров, взволнованные восклицания, ругательства, всхлипывания. Немцы под Москвой, фашистские танки, артиллерия и пехота угрожают столице. Об этом говорили мужчины и женщины, старики, старухи, дети. Алеша и Варя вслушивались в этот разноречивый людской гомон и проникались все большей тревогой… На крыше восьмиэтажного дома, где помещался один из наркоматов, стояла малокалиберная зенитная установка. Красноармейцы-зенитчики, свесив ноги на карниз, руками держась за тонкие железные перила, которыми была обнесена крыша, курили, грызли пайковые сухари.
Неподалеку от площади Восстания на тротуаре стояла группа людей. Стрельцов и Варя протиснулись, привстали на цыпочки и увидели в центре женщину с мясистым лицом.
Ее крепко держали за руки пожилой усатый человек в спецовке и рабочий парень, к ним подходили два милиционера.
– В чем дело, граждане?
Пожилой рабочий коротко объяснил:
– Где-то самолет немецкий заурчал, так она идет по Садовой и радуется: драпаете, людишки… далеко не убежите…
Милиционеры посуровели, и один из них потребовал:
– Ну-ка, пройдемте в отделение, гражданка, там все выясним.
Варя посмотрела на Стрельцова грустными доверчивыми глазами:
– Вы видели, Алеша?
– Видел, – не сразу отозвался Стрельцов и гневно подумал о том, что вот жила в столице эта женщина, жила при нашей власти, и все эти годы притворялась советским человеком. И за наших кандидатов в Верховный Совет голосовала, и на октябрьские демонстрации выходила, и на собраниях выступала. Но все годы она была чужим человеком, нашим недругом, припрятавшим на дне своей мелкой душонки злость. Какой же черной была ее злость, если одного пролетевшего над центром столицы фашистского самолета оказалось достаточным, чтобы выплеснулась она с такой силой. Да, по-разному раскрывались люди в эти трудные дни.
Толпы людей на улицах и площадях так и бурлили смятением. Груженые полуторки и трехтонки непрерывными колоннами мчались по Садовому кольцу. У здания одного из наркоматов Стрельцов и Варя собственными глазами увидели, как грузятся машины. Алеша, не выдержав, спросил старика, торопившего рабочих:
– Это куда же вы?
Старик посмотрел на него грустно и ласково.
– С фронта, что ли, сынок?
– С фронта.
– У меня там трое собственных дерутся. Смута в Москве сегодня. В Куйбышев кое-какое начальство переезжает. А паникеры слух пустили, будто уже все правительство Москву покинуло. Вот и заварилась каша. На вокзалах такое творится! – махнул он рукой. – Малодушные на вагонные крыши с узлами лезут… Запомнится нам это шестнадцатое октября.