Над облаками

Мороз Владимир

– Она молодец, Прасковья Трофимовна моя, не побоялась чужих детей принять. Нянчится с ними, как мать родная. Пропал бы без нее. – Федор Николаевич улыбнулся. – Со временем обустроился здесь, хозяйство завел, сарай с банькой поставил. Потом сестер и братьев своих позвал, помог им хаты купить, свое хозяйство наладить. Родителей тоже хотел забрать, да они ни в какую: «хотим на родине жить и в своей земле лежать». Никак не смог уговорить. Теперь вот видимся редко, с Параской только на большие праздники к ним ходим, а так почти все мои братья и сестры здесь живут. Почитай, половина деревни родственников.

Беззвучно открылась дверь избы, и из сеней во двор выскочили двое мальчуганов, обутых в новые лапти. Они опасливо

приблизились к солдатам, с интересом рассматривая форму и оружие, тихонько перешептываясь о чем-то между собой. Вслед за ними во двор вышла жена Федора, держа за руку третьего мальчика, самого младшего из братьев, робко жавшегося к приемной матери. Но в сад не пошла, остановилась около сарая.

– Мишка и Гришка, – довольно кивнул в сторону мальчуганов Федор Николаевич, – а там маленький наш, Ванька.

В этот момент Иван заметил, как ярким лучиком счастья озарилось лицо хозяина дома, с нежностью бросившего взгляд на свою семью. Обратили на это внимание и другие десантники, разулыбались. Гришка протянул детям автомат, приглашая подержать его в руках, Иван снял пилотку и водрузил на голову Мишке, чему тот был несказанно рад, это легко читалось на светящемся лице ребенка.

– Федор Николаевич, – Луценко снова вытащил и тут же спрятал обратно карту, – так, может, проведешь нас до Ковчиц?

Мужчина улыбнулся.

– Не бойся, лейтенант, не заблудишься, дорог в нашей местности мало. Смотри, – он встал и подошел к забору, – сейчас идете по улице дальше. Видишь, по бокам липы растут, еще при бывшем пане аллею сажали. Здесь в деревне раньше винокурня была и имение панское, а вокруг до сих пор хуторов много. Так вот, дойдете до школы, она слева будет, уж явно не ошибетесь, дальше дорога прямо на Нивищи и Протасы тянется, а вам надо поворачивать направо. Через километр попадете в Замошье. Не доходя болота, дорога повернет налево. Так и ступайте. Пройдете еще километра полтора и через болотину войдете в очень густой темный лес. У нас его с давних времен называют Казенным, бывшее государево имущество. Место мрачное, одни грабы да осины растут, идешь, как в ночи. Никуда не сворачивайте, через несколько километров упретесь в перекресток. Налево будут Круки, направо Ковчицы. Вначале Вторые, а чуть подальше Первые. Понятно?

– Доходчиво объяснил, лучше всякой карты, – улыбнулся Луценко, затем повернулся к подчиненным: – Ну что, отдохнули?

– Так точно, товарищ младший лейтенант, – за всех ответил Гришка.

– Ну, раз так, то пора и в путь трогаться. Немец сам себя не найдет. «Гуси» впереди, остальные сзади.

Десантники засуетились, собираясь, кто-то отряхивался, кто-то обувал снятые сапоги, кто-то поправлял оружие.

– Федор Николаевич, – почти шепотом спросил Луценко, подойдя вплотную к хозяину дома, – скажи, почему не уходишь в тыл или в партизаны? Ведь понимаешь же, что война вот-вот сюда придет. И будет она страшная, кровавая и, скорее всего, очень долгая.

– Знаешь, лейтенант, – Федор ненадолго задумался, – это мой дом, моя земля. Каждый клочок обработан моими руками, каждое бревнышко мною выложено, всё здесь сделано с любовью, как я могу всё бросить? Здесь же не только мои дети, здесь сестры Анька с Танькой, браты мои, кто за ними смотреть будет? Я ж старший в семье, значит, за всех в ответе. Да и родителей разве можно оставить? Хоть и далеко они, но мне до них отсюда ближе, чем из Москвы или с Урала. Я всю жизнь работаю, то на одних, то на других, то на третьих. Когда колхоз создали, заставили меня туда половину надела отдать, хотя я эту земельку за свои заработанные потом и кровью деньги покупал. Ничего, не обиделся, хотя, если бы уперся, мигом объявили бы кулаком и сослали подальше на север. Сам ведь знаешь, как это легко делается. Видишь ли, при любой власти народ хочет есть. А где эту еду взять, как не из земли?

Каждый должен заниматься своим делом. Солдат – воевать, крестьянин – сеять и собирать урожай, рабочий – делать миски и точить детали, путеец – прокладывать железные дороги и водить поезда. Моя судьба – жить и работать на этой земле. Ну а партизаны были у нас еще в двадцатых годах, когда с поляками боролись. Мужики, думаю, возьмутся за старое, опыт есть. Да только повторюсь: есть они что будут? И где всё это брать? У немцев тоже запасов не так и много с собой. И те и другие будут отнимать у нас. Так и будем жить, пока всё не закончится. Даст бог, выживем. Ну а ежели не выживем, что ж, на всё воля божья. Поэтому здесь и остаюсь.

– Я понял тебя, Федор Николаевич. – Луценко глубоко втянул носом свежий хлебный запах, который всё еще витал в воздухе. – Ох как вкусно пахнет. Продашь нам пару буханок? Давно домашнего хлеба не ел.

– Параска, – Федор кивнул жене, которая продолжала стоять возле сарая, – принеси пару караваев, угости солдатиков, а то со своей казенщиной уже забыли настоящий вкус.

Затем повернулся ко взводному:

– Не надо денег, лейтенант, так угощу Никто не знает, что дальше будет, береги себя и своих хлопцев. Прогоните немцев, заходи в гости, чарку поднимем. У меня Параска такую самогонку делает, чистая, как слеза, а крепкая – как молот кузнеца.

Попрощавшись, десантники тронулись в путь. Федор Николаевич с сыновьями долго еще стоял у забора, думая о своем и глядя, как, поднимая сапогами пыль, уходили вдаль те, кому не посчастливилось жить в это тяжелое время. Он прекрасно понимал, что большинство молодых солдат не вернется в свои дома, к своим родителям и невестам. Им предстоит навсегда исчезнуть, сгорев во всепоглощающем огне войны, расплачиваясь за чьи-то ошибки, амбиции, неумение договариваться.

Когда фигуры десантников исчезли, укрытые липовой аллеей, Федор взял в руки недоделанную ножку стула и вернулся к своему занятию, погрузившись в него целиком.

– Товарищ младший лейтенант, как вам мужик этот? – Иван, ускорив шаг, догнал взводного.

– Как? – Луценко задумался. – Настоящий он какой-то. Хозяйство крепкое. Видел, как стул делает? Без единого гвоздя собирает. А для этого руки должны не только быть золотыми, но еще из нужного места расти. На таких, как Федор Николаевич, всё и держится – не только у нас, но, пожалуй, и во всем мире.

Иван кивнул головой, соглашаясь. Впереди уже маячил тот самый темный лес, о котором говорил хозяин дома.

…Летом 1943 года в окрестностях Качай-Болота партизаны устроили засаду и убили немецкого солдата из гарнизона, который располагался в Слободке. В ответ на это фашисты отобрали трех человек и повели на расстрел. Среди них был и Федор Николаевич. Обреченных вывели на край поля, на котором росла пшеница. Чтобы хоть как-то развлечься, палачи предложили заложникам следующую игру: нужно бежать по полю под градом пуль, если повезет увернуться – останешься в живых, нет – туда тебе и дорога. Первый не успел отбежать далеко, вначале его ранили, а потом уже и добили выстрелом в голову, под веселый гогот убийц. Второму повезло больше. Петляя, как заяц, он сумел вырваться из-под смертельного огня и, раненый, скрыться в лесу, гнаться за ним каратели поленились. Настала очередь Федора. Понимая, что ему не убежать, он схватился за упертый в живот автомат и отвел его в сторону, не давая немцу нажать на курок. Остальные не вмешивались, с интересом наблюдая за схваткой. Неизвестно, чем бы всё закончилось, но через минуту на этом месте затормозила ехавшая со стороны Слободки автомашина, из которой вышел офицер. Он поинтересовался, что здесь происходит и почему до сих пор не расстреляли всех приговоренных. Федор Николаевич отпустил автомат и повернулся к приехавшему со словами: «Пан офицер, я не партизан! За что вы хотите меня убить?».