Над океаном
Шрифт:
И вдруг бомбардировщик встряхнулся — и так же резко, все быстрее и быстрее, пошел к горизонту, выравниваясь; чертя широко раскинутыми крыльями эллипс в небе, он стремительно выходил из этого сумасшедшего крена; Реутов, пригнув голову, ловил ту секунду, когда надо задержать машину, и в тот самый, в точнейший момент отдал рули и переложил их в левый крен, остановив точно в горизонте нарастающее вращение корабля; и только сейчас, в мгновенном вздохе: «Всё? Неужели всё?» — они услышали крики в наушниках:
— ...отвечай! Что случилось?! Отвечай!
Реутов ошарашенно смотрел на висящий уже значительно выше
— Немедленно отвечай, что происходит?!
Реутов нажал СПУ и, словно в удушье, прохрипел:
— Экипаж, осмотреться по отсекам и видимым частям обшивки и доложить.
И уже спокойнее сообщил ведущему:
— Еще не знаю. Осматриваюсь. Рули нормально. Кажется, какой-то мощный поток. Не знаю...
Доклады из отсеков были утешительно-обычными: нормально, везде все нормально.
Николай осторожно потрогал остро ноющий подбородок. Зверски болело все лицо, но губу жгло просто-таки немилосердно. Он пошевелил плечами, осторожно придерживая штурвал. Командир, поглядывая на него, потянул штурвал на себя, одновременно добавляя оборотов. Надо было все же догонять ведущего.
Но что это было?
Наушники виновато сказали голосом штурмана:
— Командир, а ведь, похоже, мы вляпались в спутную струю.
На таком-то удалении от источника струи? Не может быть! Мало того, что далеко, но ведь и значительно ниже. Хотя почему бы и нет, если спутная струя пошла вместе с турбулентными потоками атмосферы?
Николай поежился, словно за шиворот ему попал колючий волос. Ныло противно в спине, сдавило желудок. Реутов подчеркнуто уверенно доложил, вызвав ведущего:
— Попадание в вашу спутную струю.
Затем он вызвал землю:
— «Барьер»! Попал в спутную струю ведущего. Имел крен... имел крен примерно сорок градусов. Управление, видимые части обшивки, оборудование — нормально. На борту порядок. Занимаю место в строю парой. Прошу разрешения продолжать работу.
В наушниках потрескивала тишина. Летел впереди ведущий.
— «Барьер»! Как поняли?
— Да понял «Барьер», все понял, — ответили наушники и через паузу добавили задумчиво: — Продолжайте работу.
— Понял, — облегченно сказал Реутов так, будто это разрешение было залогом дальнейшего спокойствия. Он сбавил газ до среднего, выровнял машину и, занимая место в строю, спросил в СПУ:
— А кто тогда орал?
Наушники помолчали и осторожно ответили:
— Кажется, я.
— Кто — «я»? КОУ — ты, что ль?
— Угу...
— А чего орал-то?
— Не помню, — виновато сказал голос и неуверенно хихикнул.
Николай радостно засмеялся, а из кормы стрелок обиженно сказал:
— Сейчас легко ржать — а ты попробуй тут посиди. Ни черта не понять, вроде падаем, а мотает-то больше всех!
— Да еще задом наперед! — радостно добавил оператор.
— Ладно, — оборвал смех Реутов. — Больше не буду.
— Да уж, — откликнулся штурман, — больше не надо.
Заработало радио — вызывал ведущий:
— Ближе, подойти ближе. Приготовиться к повороту лево тридцать с переходом в эшелон шесть. Готов?
— Понял, готов.
— Тогда поехали.
Машина комэска изящно накренилась и заскользила в плавном развороте;
Корабль тряхануло, он провалился, тут же будто ударился всем телом о прочный воздух, хрустнув сочленениями так, что желудок Николая словно ударился о горло, — и вдруг ринулся вверх! Стремительно, неудержимо он рванулся, задирая нос; горизонт метнулся, как в страхе, вниз, машина затряслась, — о боже, опять?!
— Де-ер-р-ржи!! — заорал Реутов, заваливаясь на спину; перекосив рот, он давил, давил вперед штурвал, руки его тряслись на прыгающих рукоятках, — а огромный самолет, воя и сотрясаясь, лез вверх, все круче и круче, и Николай, слыша, как хрустят зубы в бешеной тряске, как рот наполняется соленым, липким, протяжно и тонко закричал, как кричит по-звериному человек в жутком ночном кошмаре, инстинктивно рванул предохранительную скобу катапульты, и плечи его мгновенно туго охватили ремни, ноги прижало к креслу, голову захватил и зажал защитный козырек, а ладонь уже судорожно ухватила рычаг выстрела — все это проскочило в доли секунды, вне сознания, — и... и он исчез. Выстрела не последовало — он провалился в черноту; а когда Николай вынырнул из тьмы обморока, самолет мягко скользил по наклонной вниз, тряски не было, в ушах тонко звенело, по онемевшему подбородку что-то щекотно ползло, кололо в опухших губах, и наушники громко и четко отчеканили приговор:
— Под-лец!
И он увидел ледяные глаза Реутова, ощутил размазанную, уже засохшую кровь на своем подбородке от прокушенной губы — и понял, что все кончилось. Кончился этот ужас — и кончился летчик Савченко. Он, трус и дурак, лишь по чистой случайности не помешал ничему, не угробил в панике живых людей и спасительный самолет и не угробился сам...
И мир рухнул в его глазах...
— ...Смотришь? — прикрикнул Кучеров. — Не жмись к нему, не жмись! Ты что?
Николай, опомнившись, мягко чуть отдал вперед штурвал. Заработала связь:
— Девять девяносто шестой, Девять полсотни третий, я «Барьер». Следуйте в район дозаправки, рандеву с танкерами в точке с координатами... расчетное время встречи — двадцать один сорок пять. Дайте погоду.
Николай покосился за борт вниз — там тянулась застывшими волнами сплошная, бесконечная облачность; текучий пульсирующий свет, горящее бело-оранжевое солнце плыло в волнах горизонта, просвечивая облака пушистым переливающимся сиянием; свет струился сквозь бело-голубой пух и слоился, качался розовыми, золотистыми, голубыми нитями. Справа, далеко-далеко, лежала неподвижно темно-синяя, бледнеющая кверху полоска — то была далекая ночь. А над ними и впереди повсюду сияла невозможная, звенящая торжественно-беззвучным оркестром голубизна. И в ней, высоко впереди, висел поблескивающий, изящно очерченный силуэт ведущего. Изредка из-под его крыльев, бесшумно вспыхивая белым, отлетали назад клубочки будто дыма, пушистые комочки — то были зачатки инверсии; но состояние атмосферы мешало образованию плотного ее следа, и потому реактивный самолет давал лишь такие вот кратчайшие сполохи-облачка. Николай знал, что и за ними вспыхивают и гаснут такие же облачка-комочки.