Над пропастью во ржи
Шрифт:
– А у этой, Нины Ивановны, есть алиби?
– Есть.
– А пил он один?
– Опрос жилого сектора показал, что никто к нему в тот день не заходил. Один он употреблял.
Петрович недоуменно заскрипел стулом:
– Тогда я не понимаю, что ты маешься. Дело двухгодичной давности, подозреваемых в убийстве нет, типичное самоубийство, странное, конечно, немного, но и хер с ним! У тебя что, другой работы мало?
Я помолчал, потом тяжело поднялся со стула, обошел Петровича, нагнулся к его седому уху и снова
– Бабу эту, Петрович, пощупать надо...
Петрович вскинулся:
– Да зачем, мать твою?!
Я проигнорировал матершину, а потом свинцово уронил ему на голову:
– Потому что я после того самоубийства в течение двух лет н а э т о й б а б е двух человек из личного состава потерял.
В кабинете воцарилась мертвая тишина. Подполковник в отставке Новиков запрокинул лобастую голову и смотрел на меня теперь, открыв рот:
– Как, то есть, потерял?
– Как в бою теряют. В результате наступления смерти.
– Да ты чего, бля, правда, что ли?
– Петрович вскочил со стула и развернулся ко мне.
– Да как же это? И что значит "на бабе"? Ты, Николаич, того... не этого...
– Очки соскочили с носа Петровича и уперлись в верхнюю губу, но он этого не замечал: он был растерян.
– Подожди-подожди, а кто это был? Наши ведь ребята... Я их знаю?
– Знаешь.
Петрович грохнулся на стул, секунду посидел неподвижно, а потом повел себя, как в былые времена. Он снял с губы очки и вдарил огромным кулаком по столу:
– В чем дело, едрена мать! Рассказывай давай!
Я прошел на свое начальническое место и уселся в кресло.
– Значит так, по порядку. Первым был наш следователь, Ваня Косыхин...
Петрович крякнул:
– Ваня, блин... Я же его, щенка, натаскивал перед своим уходом. Как же я не знал? И вы не оповестили... Давно?
– Полтора года года уже... А не оповестили - расстраивать тебя не хотели
– Скромный был паренек, тихий... Сколько ему, чуть за тридцать перевалило?
– Тридцать два ему было. И сгорел он, когда это дело про самоубийство копал.
– Да как же можно сгореть на таком деле?
– В этом-то и вопрос. Только факты - вещь упрямая. Пока он дознание проводил, познакомился близко с этой Ниной Ивановной. А она...
– Я перевалился через стол ближе к Петровичу.
– Я не знаю, подполковник, может, у нее там... медом намазано, может, черт в ней сидит, полсотни лет ведь бабе.. Только охмурила она Ваню, сорок дней после смерти мужика ее еще не прошло, а Ваня уже с поволокой в глазах на работу стал приходить. И с идиотской улыбкой на лице... Симптомы знакомы?
– Знакомы, - пробормотал Петрович.
– Трахала она его, почем зря, Ваню моего.
– Вот-вот. Да и хрен бы с ними. Но Ваня через три месяца с ней расписался, переехал к ней жить. В конце августа пошел на покос. Мужики соседские, что с ним были, рассказывают, что в обед принесла эта Нина
Петрович обескураженно разворошил седую шевелюру на голове:
– Да чего там говорить! Он хоть и субтильный был, а мышцы - как кремень. Стрелял отлично, из любого положения... Акробат!
Я задумчиво подвигал на столе бумагами, зачем-то переставил телефонный аппарат подальше от себя и продолжил:
– Вот. Дело, конечно, чистое, к бабе никаких претензий. Но... душа моя уже была не на месте. Тогда я вызвал к себе участкового инспектора, на участке которого находится Таежный-3. После Ваниных похорон сразу же и вызвал...
– А кто он?
– опасливо спросил Петрович, уже догадываясь, чем кончится дело, но не позволяя себе применить глагол "был".
Я ответил ничего не выражающим тоном:
– Афанасий Иванович Годов. Его год назад на тот участок перевели, ты не знал.
– О-о!
– застонал Петрович и согнулся на стуле крючком.
– Афоня! Пятнадцать лет в одном отделении! Какой мужик! Выпили мы с ним сколько, я его к себе на пасеку тянул - не согласился. Ну да ведь он лет на десять меня младше б ы л!..
– И вот когда Петрович употребил все-таки этот роковой глагол "был", он как будто очнулся и с надеждой поднял на меня глаза: - Жив, а? Скажи, жив?
– Нет, - бесстрастно ответил я, - умер.
– Почему он умер?!
– вдруг громовым голосом закричал Петрович, выкатив глаза, и снова поднялся со стула.
– Садись, Петрович, садись, - устало сказал я, - успеешь еще набегаться, для того тебя и позвал. Умер Афанасий Иванович потому, что не послушал моего совета. Указание мое выполнил, а совета не послушал. Я, когда его вызвал, сказал, чтобы присмотрелся он к бабенке этой подозрительной, Нине Ивановне. Чтобы повнимательнее присмотрелся и доложил мне. Он меня тогда правильно понял: Ваню он, как и ты, Петрович, знал и любил... Да. А посоветовал я ему при общении с Ниной Ивановной забыть, что он одинокий, холостой и охочий до баб мужик. И вот этого моего совета он понять не захотел.
– Он что, тоже на ней женился?
– спросил Петрович.
– Да, - ответил я.
– Через полгода после Ваниной смерти.
– Ясно, - запечалился он и свесил тяжелые волосатые руки между колен.
– И как он умер? И когда?
– Полгода назад, зимой, он пошел в тайгу на лыжах, поохотиться. Перед этим зачем-то здорово выпил. В десяти километрах от поселка решил добрать еще. Развел костер, обустроился, как полагается, и так нажрался, что заснул и замерз.
– Ну, пил он, конечно, самогон?