Над пропастью во сне: Мой отец Дж. Д. Сэлинджер
Шрифт:
Моя мать оставила все и вышла за отца как раз перед последним семестром выпускного класса в Рэдклиффе. Именно в такое трудное время — первая неделя занятий, например, когда новенькие часто чувствуют себя одинокими и потерянными в чуждой, непривычной среде, или последние недели перед экзаменами, когда многие студенты ощущают сильный стресс и неуверенность в будущем, — распространители культов разворачивают особенно активную и успешную деятельность в кампусах [127] .
127
Комитет по взаимосвязям еврейской общины Филадельфии, «Вызов сектам». Смотри также доктор Сэнди Эндрон, молодой директор программы в Центральном агентстве по еврейскому образованию в Майами, в книге Эндерса и Лейна «Культы и их последствия».
В такое неверное, опасное время распространители культов прибегают к весьма притягательной стратегии, которую исследователи называют «бомбить любовью» [128] : эти люди искренне улыбаются, смотрят вам прямо в глаза, держат за руку, всячески выражают великую приязнь; эту безусловную, всеобъемлющую любовь во всей ее ослепляющей мощи трудно описать, если только ты сам не был пленен ее светом, — но мало найдется людей,
128
Доктор Льюис Дж. Уэст и доктор Маргарет Тэлер Сингер в книге «Секты, шарлатаны и непрофессиональные психотерапевты» включают эту стратегию в десять ключевых пунктов индоктринации. О том же смотри: Артур Доул, профессор психологии воспитания Пенсильванского университета, в книге «Культы и их последствия». Джойс Мейнард в своих мемуарах вспоминает раннюю стадию ее отношений с моим отцом. Она ему рассказывает, что подписала договор на книгу, «ожидая, что новость вызовет досаду, но он не высказывает ни малейшего порицания. Это ему доставляет удовольствие, он меня поддерживает, вдохновляет… Письмо, которое Джерри пишет в ответ на мое, как всегда, начинается с теплой, полной любви оценки того, что я написала… Он называет мое письмо из Майами прекрасным. Когда он читает (ее письма), в нем, как он говорит, оживает глубокая любовь к писанию, которая в последнее время нечасто посещает его».
129
Доул А. Культы и их последствия.
130
Лифтон Р. Дж. Реформа мысли и психология тотализма. Нортон Пресс, 1963.
131
Марк Роджемен, офицер полиции из Колорадо, конгрессмен — Служба защиты от культов; Эндерс и Лейн. Культы и их последствия». Глава 3. С. 16.
Лейла Хедли, писательница, с которой отец изредка встречался незадолго до того, как познакомился с Клэр, размышляя об их отношениях, сказала так: «Думаю, ему нравилось унижать меня. Был в этом какой-то оттенок садизма… Он был очень похож на героя «Перевернутого леса», Рэймонда Форда… Он обладал не сексуальной, а умственной притягательностью. Ты чувствовала, что он может тебя заточить силой ума. Твой ум был в опасности, а не добродетель» [132] .
Я вспоминаю об этом, когда мать рассказывает мне, как отец за ней ухаживал: «Весь мир заключался в твоем отце — в том, что он сказал, написал, помыслил. Я читала те книги, какие он велел, а не те, что задавали в колледже, смотрела на мир его глазами, жила так, будто он все время наблюдал за мной». Когда Клэр отказалась оставить колледж по первой просьбе Джерри, и он ее покинул, возникло такое сильное чувство заброшенности, что мать, по ее словам, отдала бы все, лишь бы только быть с ним, — но нигде не могла его отыскать. Она оказалась в больнице, на грани нервного срыва, а потом очертя голову выскочила замуж за другого [133] . Когда мой отец снова появился в ее жизни, она поистине делала все возможное, чтобы сохранить его любовь, но время шло, и угождать ему становилось все труднее. Она чувствовала себя так, говорила мать, будто попала в страшную сказку: выполнишь одно требование — возникнут новые, до бесконечности. Хотя Клэр довольно рано уверилась, что сама, невзирая на все усилия, уже не способна подняться в глазах отца на прежнюю высоту, ей все же казалось, что, родив ребенка, — ведь всем известно, как Джерри любит детей, — она хотя бы частично вернет утраченное положение [134] . Она была потрясена, впала в депрессию и чуть не дошла до самоубийства, когда обнаружила, что ее беременность лишь отталкивает Джерри, и он все глубже забирается в чащу леса, где после бесчисленных часов тяжелейших родов на свет появляются двое детей Глассов: «Фрэнни», повесть, опубликованная в «Нью-Йоркере» в январе 1955 года, а за ней, в ноябре, — «Выше стропила, плотники».
132
Гамильтон И. Сэлинджер. С. 126, 127.
133
Джойс пишет о разрыве с моим отцом: «Сегодня Джерри Сэлинджер — для меня единственный человек во вселенной. Я жду, пока он мне скажет, что мне писать, что думать, что носить, что читать, что есть. Он рассказывает мне, кто я такая и кем должна быть. Назавтра он уходит… Джерри нет рядом, он не ведет меня, и я чувствую себя покинутой, брошенной, не просто одинокой физически, но потерянной духовно. Всю жизнь я была одинока, мне хорошо знакомо это чувство. Но так, как сейчас, не было никогда». (В мире… с. 211).
Корреспондент «Эсквайра» взял у Джойс интервью в первую зиму после их разрыва. Он писал: «Она чиста,
134
Джойс тоже в конце концов уверилась, что не способна достичь «чистоты», какой ждал от нее мой отец, так что, с грустью отмечала она, не стоило и пытаться соответствовать образцу. «Единственная надежда на искупление, — пишет она, — это — родить ребенка. Для меня иметь ребенка от Джерри означало бы прожить детство, которого у меня не было и о котором я так мечтала. Если я сама не могла быть тем ребенком, какого он хотел бы видеть, я буду самой близкой его родственницей. Если я сама по себе не могу ему нравиться — а все говорит о том, что это так, — я подарю ему другое существо, которое будет совершенным во всем, в чем я совершенной быть не могу… Он никогда не бросит меня, потому что я — мать ребенка». (В мире… с. 167, 168).
В конце того же года, 10 декабря, родилось еще одно дитя, безвременно оторванное от отцовского воображения. Меня чуть было не назвали Фиби, как любимую сестренку Холдена, однако мать настояла на своем, и в последний момент мне дали имя, которое я ношу, Маргарет Энн, сокращенно — Пегги. Со временем, конечно же, у отца появилась другая версия по поводу выбора имен. Летом 1997 года, когда мы с братом навещали его, он сказал, что, если бы не Клэр, «я бы, ребята, не дал бы вам никаких имен: вы бы сами себе их придумали лет в двенадцать». Сейчас у него три кошки, которых зовут Киса 1-я, Киса 2-я и Киса 3-я.
Через целое поколение после того, как моя мать забеременела, когда я уже стала взрослой, мне довелось обнаружить, что отец все еще живет мечтами и снами, не желая иметь дела с реальными детьми. Поскольку я прошла через все это ребенком и поскольку теперь я сама — мать и имею весьма реального сына, тяжелее всего мне было прочесть в мемуарах Джойс Мейнард, что все осталось по-прежнему. Несмотря на проблему, о которой упоминает Джойс — на невозможность сексуального контакта, — она пишет:
«Мы все больше и больше говорим о ребенке, и когда мы говорим о ребенке, это всегда девочка. Мы не говорим о том, где станем жить, во что превратят наши дни заботы о малыше; мы даже не обсуждаем, как Мэтью и Пегги посмотрят на это; даже не задаемся вопросом, где в маленьком, тесном доме ребенок будет спать и играть, хотя, конечно же, такие вопросы вставали перед Джерри раньше, когда он жил со своей женой Клэр и родились Мэтью и Пегги, да и в последующие годы, когда дети были маленькими, вплоть до развода. Я не спрашиваю, как нам удастся избежать прививки, хотя знаю, что в этом вопросе Джерри будет неколебим. Может быть, она просто не будет ходить в школу.
«Построю ей кукольный дом, — говорю я. — Мы наделаем кукол и мебели, и игрушечной еды из кукурузного крахмала, теста и пищевых красителей». Я ему рассказываю, как мама делала пироги для моих Барби…» [135]
Проблема (их неспособность иметь интимные отношения) остается, даже усугубляется, поскольку никто не пытается справиться с нею, хотя разговоры о ребенке дошли уже до того, что ему выбрано имя. Странное имя — если вообще имя.
«Мне приснилось, что у нас с тобой родился ребенок, — сказал он мне однажды утром. — Я ясно видел лицо девочки. Ее звали Бинт».
135
Мейнард Д. В мире как дома: Воспоминания. Нью-Йорк: Пикадор, 1998. С. 168.
Джерри смотрит в словарь. «И что бы ты думала? — говорит он. — Это — старинное британское слово, оно значит «маленькая девочка». С тех пор мы называем нашего будущего ребенка именем, которое приснилось Джерри» [136]
Теперешняя жена отца, Колин — гэльское слово, которое значит «молодая девушка», — встретилась с отцом, когда ей было чуть больше двадцати; он на пятьдесят лет старше; она смотрит на меня ясными голубыми глазами, мило улыбается, ее чудесная персиковая кожа так и светится в обрамлении рыжевато-золотистых волос, подстриженных «под эльфа», — не хватает только форменного платьица католической школы — и эта девочка говорит мне, сорокалетней, что они с отцом пытаются завести ребенка. Я начинаю рассказывать ей, что значит для ребенка такое затворничество; я спрашиваю — собираются ли они переезжать? Я упоминаю о том, что отцу уже почти восемьдесят. А потом умолкаю, чувствуя, что говорю об ответственности и о последствиях поступков с девушкой, слишком юной, чтобы даже ощущать зов плоти, вторгаюсь с моим хромым рассудком в мечту, в сон, в мерцание лунного света.
136
Мейнард Д. В мире как дома: Воспоминания. Нью-Йорк: Пикадор, 1998. С. 177.
У. Б. Йейтс, Отец и дитя [137]
Часть вторая
Корниш: 1955-1968
Здесь по обоим берегам
Поля и рощи тут и там,
И оглашает птичий гам
Тропу, которой путь не прям…
Шалота островок…
Четыре серые стены, четыре серых башни
На луг взирают вешний,
И горько безутешна
Шалота госпожа.
137
Перевод В. Топорова.
138
Перевод В. Топорова.
7
Ребенок во сне и наяву
«Зачем только я полезла в эту кроличью норку.! И все же-все же… Такая жизнь мне по душе — все тут так необычно! Интересно, что же со мной произошло? Когда я читала сказки, я твердо знала, что такого на свете не бывает! А теперь я сама в них угодила! Обо мне надо написать книжку, большую, хорошую книжку. Вот вырасту и напишу… — Тут Алиса замолчала и грустно прибавила: — Да, но ведь я уже выросла… По крайней мере, здесь мне расти больше некуда».
139
Перевод Н. Демуровой.