Над «пугачевскими» страницами Пушкина
Шрифт:
Передавая содержание пугачевского послания в Белогорскую крепость, Пушкин опирался на подлинные тексты указов предводителя восстания, обнаруженные поэтом среди документов Секретной экспедиции Военной коллегии, которые были получены им в феврале 1833 г. из архива Военного министерства. С большинства указов Пушкин снял копии, сохранившиеся в его «архивных» тетрадях{1}. При сопоставлении текстов устанавливается, что сконструированное Пушкиным пугачевское воззвание в Белогорскую крепость имеет некоторое сходство с первыми указами Пугачева, направленными 19 сентября 1773 г. к гарнизону Яицкого городка (так именовался при Пугачеве будущий Уральск) и 20 сентября к атаману, старшинам и казакам Илецкого городка (IX, 684–685, 681). Но все-таки ближе всего «белогорское» воззвание по содержанию и стилю к именному указу Пугачева, посланному 5 ноября 1773 г. в Оренбург, где самозванный «император Петр III», обращаясь к губернатору И. А. Рейнсдорпу, чиновникам губернской канцелярии и «всякого звания людям», призывал их: «Выдите вы из града вон, вынесите знамена и оружие, приклоните знамена и оружие пред великим
Документы повстанческого происхождения, и прежде всего воззвания Пугачева, наиболее полно отражающие социальные чаяния и требования восставших, не могли не привлечь внимания Пушкина. Собирая в 1833–1834 гг. материалы для «Истории Пугачева», он внес в свои «архивные» тетради до 20 копий указов Пугачева, предписаний его Военной коллегии и писем пугачевцев{3}. На страницах своих произведений Пушкин неоднократно упоминал указы Пугачева, отмечая их огромную роль в подъеме народа на восстание. Так, например, рассказывая в главе VIII «Истории Пугачева» о грандиозном размахе повстанческого движения на Правобережье Волги в июле-августе 1774 г., Пушкин прямо связывал это с повсеместным распространением манифестов Пугачева, которыми он «объявил народу вольность, истребление дворянского рода, отпущение повинностей и безденежную раздачу соли» (IX, 68–69). По условиям времени и цензуры Пушкин не мог, разумеется, опубликовать собранные им документы повстанческого лагеря; ему удалось напечатать в примечаниях к «Истории Пугачева» лишь один документ подобного рода — послание Военной коллегии Пугачева к оренбургскому губернатору И. А. Рейнсдорпу (IX, 104).
Обратимся теперь к тем пугачевским документам, которые вызвали наибольший интерес у Пушкина.
«Удивительный образец
народного красноречия…»
С середины августа 1773 г. в степных хуторах под Яицким городком втайне вызревал дерзкий политический заговор. Беглый донской казак Емельян Иванович Пугачев, самозванно присвоивший себе титул и имя «императора Петра Третьего», вел с группой единомышленников подготовку вооруженного выступления в защиту старинных казачьих вольностей и привилегий, попранных правительством Екатерины II и старшинской верхушкой Яицкого казачьего войска. Обсуждая вопросы, связанные с подготовкой выступления, Пугачев и радикально настроенные казаки рассчитывали в перспективе на поддержку крестьянства («черного народа»), участие которого значительно укрепило бы силы восстания, придав ему общую антикрепостническую направленность.
Восстание началось 17 сентября. В тот день, находясь на Толкачевом хуторе, вблизи Бударинского форпоста, Пугачев обнародовал свой первый именной указ, обращенный к яицким казакам.
На другой день, в среду 18 сентября, Пугачев с отрядом из трехсот казаков подошел к Яицкому городку, остановившись в трех верстах от него, за рекой Чаган. Комендант городка подполковник И. Д. Симонов выслал против пугачевцев премьер-майора С. Л. Наумова, в команде которого было до 500 казаков, 270 солдат, с двумя единорогами[7] и тремя 3-фунтовыми пушками{4}. В авангарде этой команды, как писал Пушкин в «Истории Пугачева», шли «двести казаков при капитане Крылове»[8]. Когда они сблизились с отрядом Пугачева, «к ним выехал навстречу казак, держа над головою возмутительное Письмо от самозванца. Казаки потребовали, чтоб письмо было им прочтено. Крылов тому противился. Произошел мятеж, и половина отряда тут же передалась на сторону самозванца, и потащила с собою пятьдесят верных казаков, ухватя за узды их лошадей. Видя измену в своем отряде, Наумов возвратился в город» (IX, 16).
Именной указ Пугачева казакам Яицкого войска от 17 сентября 1773 г, (по определениям Пушкина, «возмутительное[9] письмо» и «первое возмутительное воззвание») сохранился до наших дней. Большой лист грубой серой бумаги, неровно обрезанный по краям; текст написан старательной и в то же время неуверенной рукой, человеком, не вполне овладевшим грамотой и не привыкшим еще к систематическому каждодневному письму, — таким увидел этот уникальный документ Пушкин, просматривая бумаги первой книги Секретной экспедиции Военной коллегии{5}. Текст указа гласил:
«Самодержавнаго императора, нашего великаго государя, Петра Федаровича Всеросийскаго и прочая, и прочая, и прочая.
Во имянном моем указе изображено Яицкому войску: как вы, други мои, прежным царям служили до капли своей до крови, дяды и отцы вашы, так и вы послужити за свое отечество мне, великому государю ам-ператору Петру Федаравичу. Когда вы устоити за свое отечество, и не истечет ваша слава казачья от ныне и до веку и у детей ваших. Будити мною, великим государем, жалованы: казаки и калмыки и татары. И которые мне, государю императорскому величеству
Я, великий государь амператор, жалую вас, Петр Федаравич.
1773 году синтября 17 числа»{6}.
Тотчас же по обнаружении этого указа Пушкин снял с него копию (IX, 680–681). Она сделана явно наспех, карандашом, некоторые слова переданы сокращенно, пятью-тремя начальными буквами, а то и одной. Эта импульсивная стремительность письма свидетельствует о том, что в тот момент Пушкин был в состоянии ажитации, в азарте, хорошо известном каждому исследователю, который, натолкнувшись в архиве на редкостный документ, сразу же спешит воспроизвести его в своей тетради, чтобы потом снова — и не один раз — возвратиться к архивному оригиналу. По цензурным соображениям Пушкин не мог привести текст указа в «Истории Пугачева», ограничившись лишь кратким упоминанием о нем в рассказе о первом приступе Пугачева к Яицкому городку. Но зато в непредназначавшихся для печати «Замечаниях о бунте», посланных 26 января 1835 г. к Николаю I вместе с экземпляром «Истории Пугачевского бунта», Пушкин смог дать емкую и выразительную характеристику пугачевского указа: «Первое возмутительное воззвание Пугачева к Яицким казакам есть удивительный образец народного красноречия, хотя и безграмотного. Оно тем более подействовало, что объявления, или публикации, Рейнсдорпа были писаны столь же вяло, как и правильно, длинными обиняками, с глаголами на конце периодов» (IX, 371).
Пушкин не получил доступа к протоколам допросов Пугачева и его ближайших соратников, а потому и не мог знать ни обстоятельств происхождения пугачевского указа 17 сентября 1773 г., ни его автора (сам Емельян Иванович был, как известно, неграмотен). Материалы следствия говорят о том, что Пугачев с конца августа 1773 г., с первых встреч на Таловом умете с казаками-единомышленниками, был озабочен подысканием «письменного человека», который сумел бы, руководствуясь его советами, составить воззвание к яицким казакам, оформив его в виде именного указа от «великого государя Петра Федоровича». С этой целью он вместе с хозяином Талового умета Степаном Оболяевым (по прозвищу Еремина Курица) отправился 27 августа в старообрядческий монастырь, находившийся в Мечетной слободе у реки Иргиз, объявив ему, что поездка эта предпринята им потому, что «казаки в середу[10] приедут к ним и что-нибудь положут[11],— так вить это надобно написать, а у нас грамотея нет, так я хочю съездить в Верхней монастырь и там взять писаря, — так он покуда и станет всякия дела писать»{7}. Однако поездка в Мечетную слободу, едва не стоившая Пугачеву свободы, окончилась неудачей: «письменного человека» не нашли, а Оболяев был арестован монастырскими старцами.
Две недели спустя Пугачев, укрывавшийся в степном лагере у речки Усихи, отправил своих эмиссаров казаков Козьму Фофанова и Дмитрия Лысова в Яицкий городок, приказав им среди прочих поручений (вербовка новых сторонников, изготовление знамен, приобретение парадной казачьей одежды для «великого государя») прислать к нему «какова пи есть письменного человека», ибо «для переписывания набело писарь потребен»{8}. В Яицком городке посланцы Пугачева обратились к казаку Якову Филатьевичу Почиталину, чтобы он разыскал и отправил к «царю», «ежели можно, двоих, а нето одного писаря для письма»{9}. Были на примете два таких казака-грамотея, Иван Мирошихин и Иван Герасимов, к которым и пошел Почиталин, но один из них был в отъезде, а другой отказался ехать на Усиху, сославшись на занятость «должностью»{10}. Почиталин вернулся ни с чем. Вечером в его дом (служивший местом тайных встреч сторонников Пугачева) пришли Козьма Фофанов, Василий Плотников, Тимофей Мясников, был тут с Яковом Почиталиным и его 19-летний сын Иван. Собравшиеся стали «разсуждать: ково бы послать им из грамотных людей» на Усиху. И тут неожиданно для всех Фофанов, обратившись к Якову Почиталину, сказал: «Да чем-де далеко-то ходить, да еще искать, — вот у тебя Иванушка — свой грамотей, пошли-тка ево». Фофанова поддержали Мясников и Плотников: «И впрямь так, чево ж де тово лутче. Ну-тка, благословись, с богом, посылай!» Яков Почиталин высказал сомнение относительно пригодности сына Ивана к должности писаря у «великого государй»: «Как-де ево послать? Он-де человек молодой, небывалой при таких делах. Где-де ему это исправить?» Но казаки возразили на это: «Вот-те-ка, пустяки какия! Как не исправит? Вить на нем взыскивать государь не будет, — знает, что он в таких делах небывалой. А он человек молодой, так лутче понатореет. А за ето-де, сам ты знаешь, он будет человек, и не будет оставлен». В пользу избрания Ивана Почиталина приводился и тот аргумент, что истинная цель его поездки на Усиху не получит огласки в Яицком городке и уж наверняка не будет известна начальству{11}.
Яков Почиталин согласился наконец с доводами собеседников, решил отпустить сына Ивана к «государю», подумав, «что и вподлинну за ето государь ево не оставит, наградит и зделает человеком». Посылая сына, он дал ему «чистое свое родительское благословение» и велел «верно служить государю и все делать, что ни заставит, учиться добру и привыкать к делам», а притом дал ему «зипун новой зеленой з золотым позументом (который было сшил для оного своего сына), бешмет канаватной подержанной, кушак шелковой хорошей да шапку бархатную чорную, приказывая все оное вручить государю, чтоб он изволил носить оное на здравием, и приказал: «Смотри жа, друг Иванушка, как ты придешь пред государя, так поклонись в землю, встань пред ним на колени, поцелуй руку, и называй его: «Ваше величество»{12}.