Над снегами
Шрифт:
Больше двух часов ревели под картером мотора две паялъные лампы, прежде чем с его блока и труб начал стаивать иней и он постепенно стал принимать свой нормальный черный цвет. За это время я успел проверить управление, элероны, регулирующийся стабилизатор, приборы… Осмотрел и подтянул все гайки и болты. Дюйм за дюймом тщательно прощупал весь бензопровод. обмотанный, для утепления асбестовым шнуром. Кажется, не осталось ни одной детали, которой бы мы «не обнюхали». Придраться нельзя было ни к чему. Но ведь никогда нельзя сказать, в каком ниппеле или шплинте спрятался случай, из-за которого мы могли преспокойно не вылететь или еще хуже—где-нибудь
Связь с базой, где осталось большинство наших вещей и «комсостав», поддерживал неутомимый каюр Дьячков. Ни, он, ни его собаки не знали в эту ночь отдыха. Почти не задерживаясь ни у нас, ни в относительно теплой с горящими печами базе, он ездил без устали взад и вперед. Расстояние до базы в полтора километра он покрывал в течение каких-нибудь десяти минут, каждый раз привозил нам что-нибудь необходимое: то заботливо завернутую горячую пищу, то запасные части или инструменты. Собакам словно передалась наша лихорадочная спешка. Они прыгали, рвались и всячески старались показать свою готовность сейчас же мчаться обратно. Едва Дьячков успевал вытащить длинный шест, к которому они были привязаны, как они резко срывались о места, едва не опрокидывая саней, делали крутой поворот и моментально тонули во мраке. Их лай и покрикивание каюра через минуту уже слышались совсем издалека.
Резкий ветер с моря не ослабевал. По мере возможности мы старались поворачиваться к нему спиной или работать с наветренной стороны, но наши маневры блестящих результатов не давали. Когда холод чересчур охватывал нас, так что руки и ноги переставали слушаться, мы, хлопая себя по бедрам, прыгали кругом пылающего костра, как танцующие индейцы.
Спину и ноги нестерпимо ломило, глаза от бессонницы и ветра распалились и горели. В голове путались мысли. Я знал, что если отошел бы и сел в снег, то больше бы уже не поднялся. Большим усилием воли мне приходилось отгонять сон. «Мотор должен пойти. Осталось еще немного. В воздухе отдохнешь и отоспишься»…
Я видел, что и Агеенко и те, кто нам помогали, находились в таком же состоянии, но никто не жаловался и не стремился отойти от машины поближе к костру.
Я не знаю, сколько долгих и томительных часов прошло, прежде чем мы могли начать пробу мотора. Если бы тогда мне сказали, что прошли сутки или неделя, я не удивился бы.
Я до сих пор отчетливо помню напряженное выражение лиц матросов, стоявших полукругом перед самолетом, в то время когда я пробовал запустить мотор. В них была и надежда и сомнение: «А вдруг не возьмет…»
Несколько раз Агеенко поворачивал винт, насасывая смесь, несколько раз я кричал «контакт» и бешено крутил ручку пускового магнетто — мотор дал только одну вспышку.
Мороз не позволил продолжать пробу. Агеенко открыл в радиаторе кран а стал спускать воду, я же выбрался из кабины и снова полез к мотору. Ни мы, ни подошедшие вновь моряки не сказали друг другу ни слова. Небо за горами немного посветлело. Это было начало рассвета.
Почти одновременно с нашей неудачей, словно откуда-то прорвавшись, заработал мотор Эренпрейса. В его бешеном реве мы все почувствовали какой-то упрек, что в молчаливом соревновании наша бригада отстала.
Через час, когда на востоке появилась розовая заря и когда мы были уже в таком состоянии, что нам стало
— Кончили, брат… Собирай инструменты.
ВЫЛЕТ
Минут через пятнадцать-двадцать на аэродром прибыл Слепнев, кинооператор и капитан Дублицкий.
Было почти светло. В серой мгле уж можно было различить темный силуэт стоящего в бухте «Литке», на котором только что погас прожектор, посветлевший самолет Эренпрейса, вещи, раскиданные чуть ли не по всему долю, и приближающиеся уже по проторенной дороге нарты Дьячкова.
Яснее выступили громады окружавших нас гор.
Мороз едал лишь немного — было до 23° ниже нуля. Северный ветер не прекращался, до зато было ясно, и день обещал быть приличным. С погодой, казалось, все обстояло благополучно.
Укладка в кабины вещей, продовольствия, оружия и почты для «Ставрополя» заняла довольно много времени. Было уже совсем светло, когда последним залез в кабину нашего самолета моторист Агеенко.
Прибывший на аэродром кинооператор старался превзойти самого себя. С тяжелым аппаратом на плече, он забегал то справа, то слева, нацеливался то на нас, то на провожающих и всячески старался угодить под работавший винт.
Слепнев удобнее уселся в пилотском кресле, застегнул, ремень и попробовал ручку штурвала.
Можно давать?
Давай!
Самолет дрогнул и медленно двинулся к старту.
Вот и конец поля. Сейчас пойдем на взлет. Повернув машину, Слепнев дает газ. Вздымая тучи снега, мы несемся к ущелью между гор. Ледяной ветер, захлестывая за козырек, проникает под неплотно надетые очки. Поправляя их руками, я успел заметить, как сбоку от нас промелькнули стоящие группой чукчи, команда «Литке» и руливший к старту самолет Галышева Ветер сильнее забил в козырек, и сиденье словно плотней прижалось к моему телу — это значит, что мы уже оторвались от земли. Стрелка альтиметра неуклонно поднимается вверх. 100, 150, 200, 300 метров. Круто наклонив машину, мы пошли на круг.
Внизу, под нами, маленькими лилипутами чернели фигурки людей, сгруппировавшихся около юнкерса и махавших нам руками. Словно уносимые течением, сбоку от нас проплыла наша база, и стоящий на якоре, как игрушечный кораблик из военно-морской игры, «Литке». Было совсем уже светло, и наш самолет покрылся румянцем от все более разгоравшейся за горами зари.
На третьем кругу мы видели, как наш второй самолет пополз по аэродрому, и когда он прошел его край, мы поняли, что он тоже поднялся. Слепнев махнул своей тяжелой меховой рукавицей в сторону гор. В последний раз выглянув из-за козырька, я посмотрел на оставшихся внизу и на уже набиравший высоту самолет Галышева, и мы взяли отмеченный нами по карте курс.
Кругом нас громоздились занесенные снегом величественные горы. Вот справа между ними уже открылся кусок открытого моря. В воздухе стало болтать. «Болтанка» была настолько сильной, что, не успев на земле пристегнуться, я, пока укреплял на груди ремень, держался чуть ли не зубами, чтобы только не вылететь из кабины.
Минут через десять после нашего взлета я обернулся, назад. Второго самолета нигде не было видно. Неужели я не ошибся?.. Я толкаю Слепнева локтем и показываю назад. Он также долго ищет глазами во всех направлениях и наконец поворачивает машину.