Над Тиссой (илл. Б. Козловского)

Авдеенко Александр Остапович

— Теперь ясно? — голос Каблукова был ласково-покровительственный, а рука дружески лежала на плече Степанова.

— Ясно, товарищ ефрейтор, — почтительно ответил Степанов, понимая, что это должно быть приятно старшему наряда.

— Держись за конец покрепче, — сказал Каблуков. Метров через двести, осторожно двигаясь по тропинке, протоптанной по целине, Каблуков и Степанов вышли к служебной полосе. Вспыхнул электрический фонарь в руках ефрейтора. Сильный луч с трудом прорезал туман и мутновато осветил клочок земли.

Служебная полоса пограничной земли… Пограничнику она известна так же, как собственная ладонь, — каждая ее морщинка,

каждый маленький бугорок. Дубовый или тополевый лист на нее упадет — не останется неприметным. Птица или заяц пробежит по ней — всё увидит пограничник.

Наряд медленно и осторожно двигался к правому флангу. Туман попрежнему низко стлался над землей, его с трудом пробивал электрический луч, но Каблуков отлично все видел. Ему казалось, что сегодня он и видит и слышит в десять раз лучше, чем вчера или неделю назад. Его чуткое ухо безошибочно фиксировало ночные звуки. Шелестела быстрая Тисса под обрывом. Время от времени осыпался подмытый берег. Перебегал ветер по голым вершинам осокорей. Где-то тявкала лиса. Кричала сова.

Густой туман не мешал Каблукову ориентироваться. По приметам, там и сям разбросанным вдоль дозорной тропы, он легко определял, где находится. Вот каменистое ложе канавки, промытой весенними дождями, — значит, пройдено уже более трети пути. Через пятьдесят шагов должен быть пенек старого дуба. Да, так и есть, вот он. Через семь минут зачернеет сквозь толщу тумана голый ствол дуба, разбитого молнией, потом появится разрушенный домик бакенщика.

Последний наряд. Последний дозор в почти трехлетней пограничной жизни Каблукова. Там, дома, не будет нарядов и ночных тревог, не вспыхнет сигнальная ракета. Дома он может спокойно спать с вечера до утра. Может, но кто знает, заснет ли? Не раз и не два, наверно, вспомнит со щемящей болью в сердце и эту туманную ночь, и эти Карпатские горы, веселого Смолярчука, начальника заставы, друзей и товарищей, всю неповторимую свою пограничную жизнь. Каблуков усмехнулся, сообразив, что он, еще не став человеком штатским, еще не сняв обмундирования, еще не покинув границу, уже теперь, опережая время, тоскует по границе.

Снизу, со стороны Тиссы, послышался какой-то новый звук, до сих пор не улавливаемый Каблуковым. Ефрейтор сейчас же остановился, прислушиваясь. Да, он не ошибся: там, на берегу реки, беспокойно загалдела стая галок. Что встревожило их?

Каблуков резко подергал веревку. Прерывисто дыша, на цыпочках подбежал Степанов.

— Слышишь? — спросил ефрейтор.

Степанов приставил ладонь к левому уху.

— Галки. Кажется, на той стороне, в Венгрии, — неуверенно, шопотом ответил он.

— Ближе. На нашем берегу. — И ефрейтор опять замер, слушая ночь. — Проверим! — решительно сказал он, увлекая за собой Степанова.

Не доходя метров тридцати до того места, где, по расчетам Каблукова, кричали галки, он залег и перестал дышать. Ждал пять… десять… двадцать минут.

Из седой тьмы ночи доносился сдержанный говор Тиссы, хруст щебенки под тяжелыми, коваными сапогами путевого обходчика. И ничего больше, ни одного звука, вызывающего сомнение.

…Узкая полоска земли разделяла сейчас нарушителей и пограничников. Не видя друг друга и не слыша, лежали они на противоположных сторонах служебной полосы. Если бы Кларк или Граб попытались сейчас продвинуться вперед хотя бы на один метр, Каблуков немедленно услышал бы самое осторожное движение и в нужный момент вырос бы у них на дороге. Но Кларк

и Граб не двигались, не пошевелили и пальцем. Они знали, что наряд проверяет полосу, они засекли его на правом фланге, но потом наряд неожиданно исчез. Вполне возможно, что сейчас он совсем рядом.

Кларк ждал.

Ждал и Каблуков. Но он поднялся с земли как раз в то мгновение, когда это собирался сделать и Кларк, затаившийся за корягой.

Вслед за ефрейтором поднялся и Степанов. Молодой пограничник, всем существом своим устремленный на то, чтобы обнаружить, задержать, схватить нарушителя границы, не подозревал, как он был близок от цели.

Каблуков включил фонарь и не спеша двинулся вперед, тщательно осматривая взрыхленную землю. Все в порядке, никаких следов. А галки? Что их все-таки встревожило? Смолярчук и Витязь? Нет, сейчас они должны быть в другой стороне. Может быть, и в самом деле галчиная возня донеслась с той стороны Тиссы? Наверное. В такой туман легко ошибиться.

Успокоив себя, Каблуков повеселел, и ему опять захотелось быть великодушным. Он остановился и, перебирая руками по туго натянутой веревке, подождал, пока приблизится Степанов.

— Ну, слухач, поработал ушами? — спросил он, наклоняясь к младшему наряда. — Теперь надо поработать и глазами. Бери вот фонарь, шагай за головного.

Степанов крепко сжал фонарь и направился вдоль границы к левому флангу участка. Он был счастлив, что ефрейтор доверил ему осмотр служебной полосы. Нет, он не просто осматривал ее — он ее исследовал.

Следы врага часто бывают настолько искусны, что даже опытный пограничник становится в тупик: нарушители заметают их вениками, пучком травы, заделывают граблями. Особо ловкие, натренированные нарушители пытаются преодолеть следовую полосу на специально сконструированных ходулях или с помощью длинного шеста, прыжками. В надежде не оставить следов своих ног шпионы и диверсанты покрывают взрыхленную почву травяными дорожками, ковриками, досками, бревнами. Рассчитывая обмануть следопытов, они обуваются в соломенные и войлочные лапти, в специальную «модельную» обувь, оставляющую след медведя или дикого кабана, коровы или лошади.

Дойдя до правого фланга заставы, до развалин дома бакенщика, пограничники повернули назад.

Степанов шел вдоль служебной полосы, пристально вглядываясь в пушистую влажную землю. Километр. Другой. Широкой грядкой тянулась полоса взрыхленной земли.

Еще километр, уже последний. Прорезалась сквозь белую толщу тумана темная радуга железнодорожного моста. Вот и большой валун, давным-давно, может быть тысячу лет назад, скатившийся с гор. Это уже левый фланг заставы.

Каблуков сел на мшистый валун, а Степанов остался на дозорной тропе, вглядываясь и вслушиваясь в туманную тишину.

— Эх, завидую я, брат, тебе! — вдруг шопотом сказал ефрейтор.

— Завидуешь? Это почему же? — удивился Степанов.

— Тебе еще три года носить зеленую фуражку со звездочкой, а мне надо завтра или через неделю надеть на голову какую-нибудь шапку или кепочку с пуговкой.

— В чем же дело? Оставайся на границе.

— Нет, поеду. Одна нога моя уже там, около матери… — Он горько усмехнулся. — А другая, может быть, так и останется здесь.

Повздыхав, Каблуков поднялся и, взяв у Степанова фонарь, двинулся обратно по дозорной тропе. Опять электрический луч заскользил по черной глянцевитой полосе, опять Каблуков не сводил с нее глаз. Против дерева, разбитого молнией, он остановился.