Над всей Россией серое небо

Гера Александр Иванович

— Эге ж… — загудел и главпальтовский компьютер. Мы томительно выжидали исчезновения Бобы за кабинками паспортного контроля.

— Ребята, я остаюсь, — неожиданно раздался голос нашего осторожного главбуха. Он улетал позже нас в Лондон. — Ты чего, Арсентьич? — не поняли мы. — А что Арсентьич? — спрятал глаза под веки главбух. — Не станет «Оледа», еще что-то будет. У меня все чисто, отсижусь… — Да ты подумай лучше, — загорячились мы. — Танки у окружной, кровавая баня вот-вот. — Я свое отпарился. Мне что красные, что белые… До моей деревеньки танки не пройдут. Да и вам я еще пригожусь. И не это главное. Мне тот Лондон что есть, что не было кадка соленых огурцов дороже… Не верю я, что у мудаков наших что-нибудь получится. Отжили свое красноперые, не поддержит их народ. А что ж, пару автоматов своим пацанам да ящик гранат дам. Пусть поболе красноперых изведут.

Вся вышла советская власть. Не уговаривайте. — Как знаешь, Арсентьич, — попрощались мы с главбухом, и он степенно понес свой объемистый живот на выход. Оно и верно, старому человеку ни берег турецкий, ни паспорт канадский не нужны. Мы когда-то с удовольствием сиживали под его штрифелями в саду над Жиздрой, а после знатной баньки наслаждались мочеными арбузами. А помидоры какие из бочки, а огурчики, а гусек копченый! Эх… Дай Бог тебе и твоим пацанам, умница, что попутно к дензнакам ты гранат наскирдовал. Мы двинулись на регистрацию. Прошли формальности. Наши кейсы остались нашими, никому не приглянулись. Мальчики в зеленых погонах позыркали, сличая фото в паспортах с нашими лицами — главное начальство страны, не меньше. Унизительно, оттого привычно. Боба не курил, мы расположились в салоне курящих. Он нас не видел, на его челе отложилась важность какой-то миссии, которую он с чувством глубокого удовлетворения выполнял. Швиссэровский боинг стартовал, взлетел, забрался на заданную высоту. Главпотех чего-то там нацарапал на листке из записной книжки, подтолкнул Главпальто и поднялся. — Пошли потрошить пиита. Мы остановились у кресла Бобы. Подобная немая сцена не под силу даже великому Гоголю: самолетов тогда не было. Наш пиит словно вымачивался в соляной кислоте.

— Здравия желаю, товарищ майор, — подбодрил его главпотех. Полковник Крюков.

— Здравствуйте, Борис Иванович, — добродушно улыбнулся Главпальто, — подполковник Званский. Боба — ни звука, только исчезал блеск его глаз, как у снулой рыбы. Сейчас помрет или обделается.

— Да не волнуйтесь вы так, — успокаивал главпотех. — Мы из группы прикрытия. — И шепнул Бобе на ухо фамилию генерала-габиста, страховавшего Бобу в Шереметьеве.

— Ничего не понимаю, — затрещали от напряжения костистые уши Бобы.

— И не надо, — позволил Главпальто. — Вы свою часть операции выполнили, честь вам и хвала, теперь наша очередь.

— Вот записка от генерала, — предъявил вещдок главпотех, — почерк, надеюсь, знаком? — И ткнул записку Бобе под нос.

— Я охреневаю, — застонал Боба.

— А вот это не надо, — уверенно запретил Главпальто. — Вы должны вести себя естественным образом и выполнять свою миссию естественным образом, согласно разработанному плану.

— Но как? — затряс головой Боба. — Здесь написано: «Подателю записки, полковнику Крюкову, сдать посылку в самолете», — а лично мне генерал велел сдать ее в аэропорту человеку в красном шарфе. Пароль — мой белый шарф.

— Мой красный шарф в кейсе, — заверил главпотех и улыбнулся. — Ход операции изменился. Стало известно, что в Цюрихском аэропорту вас ожидают Моссад и немецкая криминалполиция. Поэтому шарф спрятать, посылку сдать мне. Приказ генерала.

— Как хотите, мужики, я умываю руки, — полез Боба в карман пальто. Делал это он так резво и старательно, будто летел в личном самолете господина Примакова.

— Тише, тише, — прикрыл его от любопытных взглядов Главпальто. Соблюдайте осторожность. — И через секунду коробочка с ценным грузом очутилась в его кармане. — Вот и все. Мы как будто не знаем друг друга. Встреча ваша отменена, а дальше действуйте по старому плану.

— Счастливого полета, — кинул два пальца ко лбу Главпальто и оставил Бобу следом за главпотехом. — Похвастайся, — сказал он, усаживаясь в кресло. — Проза, Главпальто, ничто не ново в старом мире. Все те же ампулы АФП, дважды три — шесть. Сплавить мы его и без Бобы сможем. Мадмазель, — окликнул он проходившую стюардессу. — Ту джин энд тоник… Помянем нашего президента со товарищи…

Мы выпили, не чокнувшись, съели по обеду, подремали. Наши виллы ждали нас и дождутся, как дождались они многих россиян: партийных, диссидентов, хитроумных, сволочных, с секретными папками и «ноу-хау», с деньгами — обязательно с деньгами, СКВ, иначе виллы ждать не будут. Нас не мучила совесть, как не мучила она тех, кто в Техасе с кольтом, в Мытищах с кистенем, в Марселе со стилетом выходили некогда на проезжую дорогу сколачивать свой первый миллион. Она тем более не мучила их позже, когда биографы отмыли их лики и подрастающее поколение шло за ними такими светлыми дорожками

в большой бизнес. Кому-то везло, а чаще соискатели первого миллиона упирались в невидимую преграду, отчаивались. Они раздумывали над поиском философского камня и ступали на объездные дорожки. Нет, без начального капитала в бизнесе делать нечего. Покидая самолет, мы и не подумали попрощаться с Бобой. Где-то через неделю мы читали о нем в газетах. Слава нашла его. Боба вернулся в Москву и, едва прошел формальности, кинулся звонить своему новому патрону:

— Товарищ генерал, докладываю: задание выполнено.

— Тты-ы здесь? — словно жаром полыхнуло в телефонной мембране.

— Да, товарищ генерал… — Боба славился поздним зажиганием.

— Козел, исчезни на время, потом сами найдем, — выдохнула жар какой-то обиды трубка.

— Понял… — неуверенно ответил Боба и ничего не понял. Он пробовал дозвониться заново и натыкался на противное «занято». На последнюю пятнашку Боба звонил Луизе. Привет, девочка моя. Почему не встретила? Здрасьте, — бархатно отвечала она. — Кто это?

— Боба, кто еще? Твой карлик с длинным носом.

— Я вас не знаю.

— Но ты-то мне лапшу на уши не вешай! — загорячился Боба. Скажи еще, мы с тобой не подсыпали?

— Может быть, но это не повод для такого бесцеремонного знакомства. Я замужняя женщина, мой муж на кухне. Позвать?

— Какой муж?! Я твой муж! — заорал Боба, привлекая внимание сшивающихся в Шереметьеве-2 таксистов и частников.

— Хороший мой, зачем вы так? Я в законном браке десять лет и своего мужа ни с кем не перепутаю. Не надо грубо шутить… И опять болезненно противное «занято». Пятнашек больше не завалялось в карманах. Да и телефонов что-то в памяти не было.

— Охреневаю, — подытожил Боба и помотал головой. Наваждение не исчезло. И никаких десантников с автоматами. Ухмылялись таксисты и частники. Отработанный материал, из этого малого зеленых не вытрясти. Сиротой он выбрался из аэропорта. А ведь как мечталось в самолете! Прилетает, черная «Волга» с антеннами ближней и дальней связи у трапа, под ручки берут, усаживают, везут. Спасибо тебе, Борис свет Иванович, низкий поклон от всего ГКЧП! Бежит черная «Волга» в Кремль мимо колонн танков. На Красной площади счастливый народ, на лобном месте Ельцин, Тимурывокоманда, кто-то еще, вылитый Бурбулис и прочие иже с ними. Доигрались, псы? — плюет в их сторону Боба. — Страну, холопы, продать хотели? Не дал вам народ державу бесчестить! Да, да, гудит народ, пусть им первый поэт России правду-матку покажет! Давай стихи, Борис свет Иванович, тебя хотим послушать! Память шевелит закрома, есть там кое-что, но по другому случаю писано, к другим событиям… Э-э, была не была, на мотив «Варяга», толпа эта не врубится: «Вставай, подымайся, собачий народ, намордники тесные сдерни, иначе собачья жизнь не пройдет, иначе грядет живодерня!»

— Куда прешь, мудила! — обрывает мечты какой-то нувориш из «вольво». — Проезжая часть для тебя, что ли, потап немытый? «О Боже! — ужаснулся Боба. — Ни хрена в этой стране измениться не может. Как жить дальше, куда податься…» Взлетали самолеты из международного аэропорта, унося в своем чреве миллионеров и желающих стать таковыми, из иллюминаторов ничего заслуживающего внимания не видно. Ничего особого не видно и ближе к земле. По трассам катят «Волги» и «жигулята» вперемешку с иномарками, дорожники кладут асфальтовые нашлепки прямо на тающий снег, подымается парок от их кипучей деятельности, кое-где дымки из заводских труб, у винных лавок копится народ, в аэропорту за серебристым контейнером грузчики потрошат чемодан с иностранными лейблами, а над всем этим смиренным безобразием висит серое унылое небо. Падает серый снежок. Никаких танков. Подъедут если, ничего не изменится. Россия словно пропитана серым цветом.

Зарезали Бобу в подворотне. Не поделил с алкашами пустую поллитровку. Поллитровку об угол — бамс, по горлу — чик, и невысказанные слова клокотали в горле до самого приезда «Скорой помощи». А там длинная труба и космос куда стремилась душа поэта. Газета «Тень» откликнулась на следующий день «Ушел из жизни еще один талантливый российский поэт тонкий знаток русского слога. Идет следствие, но без него ясно кому мешал худенький человечек с большой душой непобедимого росса — жидомасонской мафии, прихлебателям империалистического капитала. Доколе? — спрашиваем мы и скорбим» Мы прочитали эту заметку, сидя в кафе у Женевского озера. Главпальто покупает и читает все русские газеты подряд. Мы смотрим в небо и силимся среди лазурной чистоты уловить запах серенького российского дымка. Маленький бы такой теплый, как рукавичка.