Наденька из Апалёва
Шрифт:
Я прошел в вагон, сел и стал просматривать газеты. В районном двухполосном листке прочитал о себе похвальную статейку. Автор не пожелал открыть себя и поставил под ней две буквы: «Н. К.». «Н. К., Н. К – ,повторил я и грустно улыбнулся. – И здесь ты, Наденька, осталась верной себе, сделать человеку что-то доброе, хорошее и отойти в сторонку. Сколько ты людям приносила добра и всегда оставалась незамеченной. Желала другим счастья, старалась им помочь, найти и сохранить его и искренне радовалась чужому счастью.
Я вынул из саквояжа объемистый сверток. И чего только в нем не было: и яйца, и пшеничные, теплые еще пышки, пирожки, масло, кусок домашнего окорока, банка варенья и даже соленые огурцы.
«Боже мой, Ирина Васильевна! – мысленно воскликнул я. – На неделю хватит. А ехать-то мне всего каких-то семь часов».
Прощаясь со мной, Ирина Васильевна пообещала еще пожить года два-три…
Старушка не сдержала своего слова. Ирина Васильевна умерла той же осенью, и, как мне рассказывала Наденька, внезапно и без хлопот. «Истопила бабушка печь, прибралась в доме, прилегла на кровать. Полежала немножко, зовет меня. Я подошла. Лежит она строгая-строгая и говорит мне: „Я сейчас помру. А чтоб тебе не было страшно, сбегай за соседкой“. Пока я бегала бабушка отошла…»
Около сам строгал гроб, копал могилу и поставил на кладбище синюю оградку с кустом сирени и голубой скамейкой.
И все по-новому пошло в доме Кольцовых. Мой приезд их не огорчил, да и не обрадовал, он был просто ни к чему.
Когда я подходил к дому, Около скатывал с прицепа сосновые бревна. Увидев меня, он кивнул, словно мы накануне виделись, и позвал Наденьку. Она выскочила на крыльцо, обвязанная полосатым фартуком. Наденька вытерла о фартук мокрые руки и, смущенно улыбаясь протянула:
– Надо же! Вот не гадала!… А мы строиться надумали. Дом-то совсем трухлявый. Того гляди развалится, – озабоченно сказала она и поджала губы, и тут же спохватилась: – Ой, что же я лясы точу, а там картошка горит. Хоть разорвись с этим хозяйством.
Она бросилась в дом и сразу вернулась.
– Что же вы стоите? Заходите. Завтракать будем Около, кончай возиться. Слышишь, что я говорю! прикрикнула Наденька.
– Слышу, не глухой, – сквозь зубы процедил Около и сильным толчком лома спустил на землю бревно.
– Подумаешь, не глухой, – запальчиво проговорила Наденька и прищурилась. – А почему ты так со мной разговариваешь? Кто я тебе, а?
– Хватит дурачиться… Иду, – проворчал Около Бросил лом и пошел умываться.
Наденька, доказав мне, что Около у нее покорный
– Грубый он еще у меня. Учу-учу, а все без толку.
Сразу было видно, что в доме командуют молодые, и командуют по-своему. Стол на кухне был заставлен чугунами, мисками, завален картофельной шелухой В уголке у зеркала сидел Алексей Федорович. Он не изменился: щеки по-прежнему румянились, и глаза по-детски улыбались. В «чистой половине» избы был полный развал, словно хозяева куда-то поспешно собираются уезжать. Посредине комнаты стоял раскрытый чемодан, ящики комода все были выдвинуты, на диване лежала куча белья, а поверх ее, вытянувшись, спала кошка. На столе, на стульях, на окнах – везде валялись книги и патефонные пластинки.
Вошел с мокрым лицом Около, стал искать полотенце, не найдя, вытерся наволочкой.
– Около, очисти стол, – приказала Наденька. Около перетаскал к печке чугуны с мисками, протер мочалкой клеенку, и мы сели завтракать.
Молодая хозяйка с лихвой доказала, что влюблена по уши. Суп был пересолен, картошка пережарена, а молоко кислое.
– Корову сдали в колхоз. Кому с ней возиться? А молоко берем с фермы. И вот каждый раз скисает Отчего – не пойму! – оправдывалась Наденька.
– Бидон надо чисто мыть и прожаривать, – веско заметил Около.
– А ты сиди, лопай и не суйся в бабьи дела. А то вот порсну ложкой по лысине. – Наденька перегнулась через стол, легонько стукнула мужа по лбу, а потом с удовольствием облизала ложку.
Да, все здесь было по-другому: от повадок Ирины Васильевны не осталось и следа. Словно ворвался ураган, перевернул все, взбудоражил и выдул из старого кольцовского дома тихий, убаюкивающий покой. Молодые жили безалаберно, но весело, ели что попадет под руку, зато с аппетитом, часто ссорились, но тут же мирились.
– Ну а как же теперь с общественной работой, Наденька? – спросил я.
Около безнадежно махнул рукой:
– По-прежнему носится как угорелая. Зато видели какой в доме порядочек…
Наденька вспыхнула, вскочила, смахнула с ресниц слезу и обиженно прошептала:
– Бессовестный, ну какой же ты бессовестный! Сам же знаешь: у меня стирка!
– Что-то она больно затянулась. Как в колхозе посевная.
– Неправда, неправда. Позавчера только начала. А ты черствый, бездушный и… и…
Думать, подбирать слова ей страшно мешала бурная радость, она старалась быть грозной, а была смешной и трогательной, она хотела казаться несчастной, а сама вся сияла, залитая мягким, теплым светом, тем светом который раньше лишь изредка на минуту вспыхивал на ее некрасивом лице. Она была безмерно счастлива… Чего же еще надо!
1961