Надейся только на себя

Кулаков Сергей Федорович

– Через час приедем, – сказал Крохин, глянув на часы.

– Какая дальнейшая программа? – спросил Роман.

– Для тебя на сегодня никакой, – отмахнулся Крохин. – Ложись в кроватку и спи до утра. Восстанавливай здоровье, оно нам еще ой-ой-ой как понадобится.

– А ты?

– А у меня еще есть пара делишек, – небрежно махнул рукой Крохин, думая о чем-то своем. – Слушай, Роман…

– Да?

– Ты только не обижайся. Но тут на карту поставлено очень много…

– Ты о чем? Говори яснее.

– Ты точно помнишь, что ничего им не сказал? Ну, когда тебя пытали?

Роман хоть и видел лицо Крохина, но в салоне было темно, и глаза майора прятались в тени надбровий.

Сомневается майор. Ну, конечно, дело того стоит. Небось уже мысленно не один раз подполковничьи погоны

на себя примерил. Боится, что верный шанс отличиться – и как отличиться! – может сорваться в последнюю минуту. Слепцов тогда не помилует, несмотря на то что любимчик. Так что или пан – или пропал. Для таких людей нет ничего хуже, чем проваленная операция. Можно на всю оставшуюся жизнь запороть успешно начатую карьеру. А Дубинин предупреждал, что парень – карьерист еще тот. Сам-то по себе он неплох, но и своего не упустит. Тоже – характер. Кто-то по жизни раззвездяй, а кто-то – начальник. Вот сейчас они сидят плечом к плечу, коньяк пьют и разговаривают на «ты», без чинов, как добрые приятели. А лет через несколько подобное даже трудно будет представить. Такие всегда есть и будут. Власть имеет для них какую-то магическую притягательность, и они пойдут на все, только бы ее заполучить. И обижайся на него, не обижайся – он попросту тебя не поймет.

– Нет, – ровно ответил Роман. – Я ничего не сказал.

– Но, может, ты не помнишь? Сам говорил, что от боли крыша ехала… Вдруг в беспамятстве проговорился?

– Ничего я им не сказал, – отчеканил Роман, начиная закипать. – Я стоял с самого начала на том, что я журналист и они схватили меня по недоразумению. И ничего другого они от меня не добились.

– Да ты не обижайся, Роман, – засопел Крохин. – Но ты же знаешь: дело прежде всего. Поэтому я и хочу быть уверенным, что они ничего не знают о наших подозрениях о Павлове…

– Они ничего не знают, – сказал Роман, стараясь говорить спокойно. – Сам посуди: если бы я им сказал про Павлова, они бы раскрутили меня по полной программе и затем наверняка ликвидировали бы. Но вместо этого они вывезли меня за город и бросили в яму. Живым, хотя ты сам знаешь, что отработанный материал всегда идет в расход во избежание проблем. Да и Павлов особо не таится, судя по твоим успехам. Иначе вокруг него было бы создано кольцо охраны, и так просто Раад его разговоры не записал бы.

– Ну да, ну да, – покивал Крохин. – Ты прав. Все верно, им ничего не известно. Еще раз прости.

– Да ладно, – отмахнулся Роман. – Что я, первый раз замужем? Все нормально… Расслабься, майор!

Машин на дороге стало заметно больше. Двигалась военная техника, бэтээры и БМП, повсюду виднелись вооруженные люди.

– Скоро Багдад? – спросил Роман.

– Угу, – односложно откликнулся Крохин, забившись в угол машины и как-то обиженно нахохлившись.

Роман посмотрел на него уже с сочувствием. Зря он, желая отомстить ему за недоверие, поддел его этим «майором» вопреки их договоренности. Парень старается, хочет, чтобы все было как надо. К нему, кстати, Роману Морозову, относится исключительно душевно. Искал его повсюду, метался. Переживал, что подставил под удар. К фээсбэшникам на поклон пошел, хотя трудно найти большее унижение для сотрудника ГРУ. В деревню вот сам примчался, вместо того чтобы послать одного Раада. Устал ведь как собака, почему бы в городе не подождать? Нет, рванул в дорогу. А почему? Переживает. Живой человек потому что. Да и молодой еще, тридцати нет. А его бросили на такой сложный участок работы. Он и мечется, себя не жалея, боясь осрамиться. Его, бедного, пожалеть надо, а не язвить. Стыдно, товарищ капитан, стыдно. Ты-то себя хорошим парнем считаешь, а поступаешь, как последний мудак. Вместо того чтоб спасибо парню сказать – за то, что примчался за тобой по первому зову, обрадовался, что живой, коньяк стал пить за твое здоровье, отпустил до утра дрыхнуть, – ты обиды какие-то на него строишь и подпускаешь мелкие шпильки. Некрасиво, товарищ капитан, не по-нашему как-то.

– Да получишь ты все свои ордена и звания, Антон, не переживай, – сказал Роман, дружески хлопнув Крохина по колену.

– Не в званиях дело, Роман Евгеньевич, – помолчав, сказал Крохин, и Роман уловил в его голосе какие-то грустноватые нотки. – За людей душа болит… Вот

ты здесь всего ничего, а сколько уже видел? А я в этой каше варюсь второй год. И больно на все смотреть. Ведь каждый день взрывы, убийства – и конца этому нет. Война только набирает обороты, а дальше будет еще хуже, еще страшнее! Вот что больше всего меня волнует. Хочется помочь людям – люди-то ни в чем не виноваты. Кто-то решает здесь проблемы нефтяного бизнеса, кто-то проблемы власти на Ближнем Востоке, кто-то в Америке и Европе набирает политический вес. Но люди, простые люди, живущие здесь, почему должны от этого страдать?! Не знаю, веришь ли ты мне, но я должен им помочь! Я воспитан так своими родителями и своими учителями. Это не громкие слова. Стоит увидеть искалеченных взрывами детей или караваны беженцев, у которых в глазах стоит животный страх, чтобы почувствовать боль этого народа… А кто-то наживает себе на этом капиталы, жиреет на смертях невинных людей! Сволочи! Ненавижу этих гадов! Живут в роскошных домах, ездят в лимузинах и знать не хотят, что по их вине гибнут тысячи бедняков. Я несправедливость с детства ненавижу! Поэтому пошел после армии в спецслужбы, чтобы иметь возможность реально помогать тем, кто нуждается в защите. И здесь я не просто так, нет. Не за ордена и звания. Если я хоть одного негодяя выведу на чистую воду и тем самым предотвращу новые убийства, я уже буду спокоен, что не зря на этом свете живу… Вот что для меня важнее всего, понимаешь?

Салон на миг осветили фары встречного автомобиля, и в их свете Роман увидел горящие глаза Крохина.

– Понимаю, – ответил негромко Роман, боясь обидеть неверной интонацией чувства человека, открывшего перед ним душу.

– И стыдно, – уже тише продолжил Крохин, словно стесняясь своей откровенности, не принятой среди разведчиков. – Стыдно за нас, за нашу страну. Мы должны помогать этому народу, он всегда был нашим вернейшим другом и союзником. А что вместо этого? Один из наших негодяев продает бандитам оружие, которым будет вестись братоубийственная война. Новые тысячи, если не десятки тысяч убитых и раненых. А он положит в банк круглую сумму на свой счет и будет жировать в безопасном местечке… Не-ет, не будет этого. Я… Мы остановим его! Любой ценой остановим. Иначе грош нам цена – и всей нашей организации в том числе.

Впереди уже расстилались огни большого города. Они подъезжали к Багдаду.

После эмоциональной речи Крохина Роман испытывал противоречивые чувства. Не любитель разного рода пафоса, он испытывал желание легкой шуткой остудить праведный гнев Крохина. В работе разведчика гнев – плохой помощник. Но, с другой стороны, он понимал, что парень говорил искренне, а это вызывало уважение и к его позиции, и к его энтузиазму. Этот пыл со временем остынет, время и опыт каленым железом выжгут прекраснодушие и желание спасти людей от их собственной жестокости и глупости. Но пока сей благородный пыл имеется, пусть даже в небольшом количестве, он не позволяет безнадежно очерстветь душе – и это само по себе дорогого стоит.

В этот момент они проезжали мимо скопления техники у обочины, оцепленной полицейскими. Там лежал на боку догорающий автобус с выбитыми стеклами и развороченной кабиной. Вокруг суетились медики и пожарные. На земле застыли неподвижные тела, кое-как прикрытые простынями. Среди прочих Роман заметил и небольшие детские трупики… Выли в беспамятстве женщины, вырывая на себе волосы, возле них с бессильно опущенными головами стояли мужчины.

– Видишь? – глухо сказал Крохин. – Вот об этом я и говорил…

– Да, – ответил Роман. – Вижу.

Желание пошутить окончательно оставило его. А каково видеть это каждый день, да по нескольку раз?

– Мы все сделаем, Антон, – твердо пообещал Роман. – Если весь мир мы спасти не сможем, то сделать все от нас зависящее, чтобы таких вот взорванных автобусов было как можно меньше, мы в состоянии. Ты да я – не так уж и мало. Верно?

– Верно, – усмехнулся Крохин, закуривая.

Ну и ладно, что обстановка немного разрядилась. Это, наверное, его с легкого похмелья так разобрало. Да еще с усталости. Нервы все-таки не железные. В этих краях с месяц поживи – заделаешься форменным психом. А парень второй год живет. Такого навидался – на три жизни хватит. Вот и рвется у него душа.