Надежда мира
Шрифт:
– Он сумасшедший?
– Не знаю. Он фанатик. Это намного страшнее.
– Так ведь ничего и не сказал… И ты, между прочим, тоже.
Риэль лег на одеяло и закинул руки за голову.
– А что я знаю? Пару старых баллад, неведомо кем сочиненных в эпоху диких времен? Там ничего конкретного.
– Запрещенных баллад?
– Нет. Запрещены сказки, но не баллады. Пой хоть перед королевским дворцом. Просто с теми, кто их поет, вечно случаются какие-то неприятности. Не пугайся, никто не падает с моста головой вниз. Мелочи. То ногу сломает, то суставы заболят, то воспаление горла замучает, то, извини, понос, то деньги украдут. Думаю, тут больше суеверий и преувеличений, чем правды, но все равно желания петь не возникает. И я бы не сказал, что баллады
– Ты испуган, Риэль.
Он помолчал, глядя в стремительно темнеющее небо.
– Испуган – это ты еще мягко сказала. Я боюсь фанатиков больше, чем разбойников. Что могут разбойники? Ограбить, избить, изнасиловать, убить в конце концов. Фанатики могут использовать в своих интересах, а в чем заключаются их интересы, я даже и думать не хочу. Не знаю, чего тебе наговорили обо мне Симур да Хайлан, но я очень несложный человек. Человек-растение. Или человек-птица. Я не люблю интриги, политику, религию, но люблю музыку, стихи, песни. Я люблю жизнь, а фанатики не умеют ее любить.
Женя подумала, что на его месте могла бы жизнь и возненавидеть. Ей, конечно, тоже доставалось. Но не так. Вроде бы и Олег, некогда столь любимый, ее бросил, да некрасиво так, и ребенка потеряла, и никто ее не понимал… Только ведь именно что некогдастоль любимый, прошла любовь бесследно, даже удивительно, как умная девочка Женя купилась на его обаяние. Смерть ребенка – будем откровенны! – была больше избавлением от мучений, и никак не только Жениных, потому что помимо отставания в развитии у него были бесконечные проблемы с желудком, у него, малыша, было высокое внутричерепное давление и болела голова, он и плакал-то от боли, и как ни было ей, матери, жалко своего сына, она понимала, что нормальной жизни у него не будет никогда. Окружающие не понимали? А это было обидно только в силу абсолютной молодости и неподготовленности к жизни. Ее и потом не понимали, только она из-за этого не расстраивалась. Жила сама в себе – и ничего.
А главное, она была крепче Риэля. Выносливее. Не настолько ранима… да и ранима ли? Может, та давняя история так огрубила ее душу. Может, от природы не такая. Женя пинки в живот от любимого мужа, убивавшие их ребенка, через шесть лет не вспоминала так, как Риэль вспоминал единственную пощечину Матиса.
Она придвинулась ближе и провела кончиками пальцев по его щеке. Риэль слабо улыбнулся.
– Я небритый. Ужасно, правда? Блондин с щетиной почему-то выглядит смешно. Но можно я побреюсь утром?
Женя критически рассмотрела его лицо.
– Ничего ужасного. И ничего смешного. Что тебе так не понравилось в Стане? Только чур честно. – Он на минуту закрыл глаза. Не хочет говорить. Не хочет… интересно. – То, что он позволит своим бандитам сбегать за пастушками?
Он вздохнул и наконец признался:
– Нет. Если честно, я не очень переживаю за пастушек. Разбойники редко убивают женщин и насилуют до смерти тоже… им совершенно не надо настраивать против себя людей. То есть ничего хорошего в этом нет, но… Не трогает это меня. Он фанатик. При этом его люди ему даже не преданы, они его обожают. Чтоб безропотно отказаться от добычи… Я все ж не старый толстый мельник и, случается, вызываю у мужчин неудержимое желание. А они и не помыслили протестовать. Тут же меня подняли, рубашку одернули, сухую траву с плеча стряхнули и без разговоров к нему… Ну вот ты уже поняла. Его люди никогда не расскажут, что бывший командор ордена повстречал в лесу рыжую женщину и отпустил ее.
– Два десятка человек? Риэль, да как…
– Да просто. Тройчатку в вино хотя бы – и через несколько часов ни одного разбойника. Или… на нем знак Гильдии магов, а уж что они умеют, я знать не хочу. Скажи, о чем ты думала, когда
– О том, что в моей жизни наконец появился смысл, – сообщила Женя, хотя думала совсем не об этом. Не рассказывать же мужчине, что он слаб и она его жалеет. – Я как жила последний годы? Работала, говорила ни о чем с подружками, заводила ни к чему не обязывающие романы и приходила в пустую квартиру, где меня никто не ждал. У меня никого не было, Риэль. Даже кошки. А сейчас есть ты. И это возвращает смысл в мою жизнь.
– Смысл – чтобы быть с кем-то?
– Нет. Наверное, нет. Смысл в том, что одиночества больше нет. Я перестала знать, что одна, что никому не нужна… не скажу, что меня это так уж сильно тревожило, ну одна и одна, мало ли таких. Я никому не нужна была, так ведь и мне никто не был нужен. А тут – ты…
Он резко сел и порывисто обнял ее, крепко, до боли, но говорить ничего не стал. И зачем говорить? Все встало на свои места. Почему этот совершенно посторонний человек стал так дорог, так необходим? Как можно было жить без него столько времени? Ну и пусть он слабый, пусть он ранимый, пусть какой угодно, зато Женя сильная и упертая. Справятся.
Стало стабильно прохладно. Женя маялась: в куртке было жарко, без куртки холодно, с тоской вспоминались разнообразные наряды из прежней жизни, а особенно джинсовая рубашка, такая легкая и в то же время плотная, как раз на подобную погоду. Риэль предложил ей свою сменную рубашку, но Женя отказалась: он был чистюлей, нельзя его оставлять без возможности переодеться. Способ бороться с ознобом она нашла другой – ускорила темп. Риэль всегда подстраивался под нее, то есть шел медленнее, чем ходил один, так что его это устроило. Небо затягивалось неприятными на вид тучами, и Риэль поглядывал на них тоже без особой приязни. Замерзая под порывом ветра, Женя начинала скакать вокруг него, согревалась, успокаивалась – и так до следующего порыва. И доскакалась. Нога попала на камешек, соскользнула, и Женя с диким воплем плюхнулась за мягкое место: ей показалось, что нога сломалась сразу в пяти местах. Риэль упал рядом с ней на колени, сдернул туфлю и начал осторожно ощупывать распухающую на глазах щиколотку. Женя слабо повизгивала, потому что больно было – жуть. А когда Риэль вдруг крутанул ступню чуть не на полный оборот, она заорала так, что даже небо с испугу ответило грозовым раскатом. Впервые в этом мире Женя услышала гром.
А боль стала гораздо слабее.
– Вывихнула, – объяснил Риэль с улыбой облегчения. – Не бойся, я, как ни странно, удачливый костоправ. Но идти ты несколько дней не сможешь. Ничего, тут за лесом начинается Пещерный край, пересидим там какое-то время. Туда я тебя донесу. Тем более что часа через два начнется сильная гроза.
Сверху словно в подтверждение так грохнуло, что Женя невольно пригнулась. Риэль вытащил из ее рюкзака косынку (батинский шарфик заблудился в кармане какого-то разбойника), туго перевязал ей ногу и собрался брать ее на руки, но Женя возмутилась: дохромаю сама. Риэль не был слабаком, но и атлетом тоже не был, а Женя весила немногим больше пятидесяти килограммов: мало для ее роста, но много для того, чтоб тащить ее на руках, имея в нагрузку еще и два рюкзака и три футляра с инструментами. Риэль поспорил было, но согласился в конце концов, и Женя поковыляла рядом, почти повиснув на его плече. Боль вернулась, так что она скорее прыгала, чем шла, и даже эти прыжки отдавались в травмированной лодыжке.
Руку она заметила первой. Из-под кустов торчала рука. Человеческая. Женя ахнула, Риэль тоже и, не сговариваясь, они свернули к этим кустам.
Человек лежал на спине, глаза его были закрыты, но он дышал, хрипло, неровно, как-то беспокойно. Коричневая куртка была разорвана, высокие сапоги – в грязи. Риэль опустил Женю на траву и склонился над мужчиной.
– Надо бы сматываться, – озабоченно сказал он. – Можем нарваться на большие неприятности.
– В смысле?
Риэль отстранился и показал непонятного вида рану у мужчины на боку.