Надежда мира
Шрифт:
– И все же нельзя отказываться от любви, – вдруг сказал Риэль. – И уж тем более из-за благодарности.
– А ради дружбы – тоже нельзя?
– Не стоит. Ведь дружба никуда не денется. Ни я не исчезну навсегда, ни ты, и потом, мы уже друзья, и даже одна память…
– Я, конечно, рада, что могу стать одним из немногих твоих хороших воспоминаний, – перебила Женя, – только, извини, не хочу.
– Тебя испугала неопределенность жизни с ним?
– Нет. То есть об этом я и не подумала. И даже его фанатизм меня не испугал. Наверняка в его жизни нашелся бы кусочек и для меня. Но он сильный, Риэль. Он бы меня подавлял…
– Тебя? – фыркнул он. – Представляю.
– Пытался бы подавить. Я никогда не стала бы для него равноправным партнером. То есть оно и понятно, я, конечно, в тыщу раз слабее, и защитник из него лучше не придумаешь, и любовник просто обалденный, и… только
– Ты из-за меня с ним не пошла.
Спокойно и уверенно. Долго думал и убедился. И так же спокойно и уверенно Женя подтвердила:
– Из-за тебя. Только это никак не жертва с моей стороны. Я что, рыдаю по ночам? Или испускаю душераздирающие вздохи?
– Иногда.
– Но все реже. Я, если честно, думаю, что это все-таки была не любовь, а страсть.
– Ну, этого я, конечно, не знаю… Женя, а что я должен делать? Что должен думать?
– А ты не рад, что я с тобой пошла?
– Да в том-то и дело, что рад, – засмеялся он. – Безумно рад, эгоистически… И мне это не нравится. Я за тебя должен радоваться, а не за себя.
– Тогда радуйся за обоих, – предложила Женя, – потому что мне с тобой очень хорошо. Только холодно и хочется в палатку.
– Полезай. Я еще посижу, пока куртки не досохнут. А разговаривать можно и так.
Разговора не получилось, потому что Женя угрелась и не проснулась даже, когда Риэль укладывался рядом и накрывал ее курткой, набравшей тепла от костра.
Они шли к Комрайну, рассчитывая попасть в столицу ближе к новому году. Это была пора веселых праздников, менестрели стекались в крупные города вместе с циркачами, бродячими акробатами, вольными художниками и прочими производителями зрелищ. Риэль был уверен, что уж он-то точно не останется без работы, сложнее будет с жильем, но есть у него одна знакомая старушка, прежде охотно сдававшая ему за символическую плату просторную комнату под крышей, довольно холодную, зато снабжала его одеялами и кормила пирожками, печеньем, булочками и кексами, печь которые была большая мастерица. Проблема может быть только в одном: старушке было уже очень много лет, она могла просто не дожить до сегодняшнего дня. В прошлое посещение столицы Риэль не успел ее навестить, потому что встретился с одной девушкой…
Женя перестала считать, сколько времени она уже на Гатае. Тем более что это было сложно. Земной год вроде уже прошел, а здешний был в полтора раза длиннее, и как, спрашивается, ей счет вести? И главное, зачем? О доме напоминала уже только игрушечная собачка, потому что даже медальон ассоциировался с Тарвиком и, следовательно, с Комрайном.
Они немножко перераспределили груз: теперь кухонные принадлежности и флейту Риэля тащила Женя, потому что его рюкзак увеличился за счет палатки, пусть и небольшой и достаточно компактной, однако довольно тяжелой. Не случайно он обзаводился и зимней одеждой, и палаткой только на сезон, с легкостью продавая вещи весной, когда спать можно под открытым небом и нет никакой необходимости в куртке.
Они выступали в каждой деревне и каждом городке, где-то зарабатывали много, где-то совсем чуть-чуть. Однажды столкнулись с разбойниками, и Женя начала было впадать в панику, но разбойники оказались благородные и отобрали только деньги, причем десяток дин оставили, прихватив только золото. «Так обычно и бывает», – флегматично сообщил Риэль, никогда не переживавший из-за денег. Напереживался, когда пытался накопить ту злосчастную тысячу.
Что интересно, он ни сам не пытался деньги припрятать в тайничок, ни Жене не советовал: могут обыскать, и если найдут, рассердятся, поколотят уж точно основательно, зачем рисковать, лучше уж несколько дней впроголодь, да и то вряд ли, в Комрайне народ щедрый и уж кусок черствого хлеба всегда дадут. Да, Женя замечала отсутствие голодного блеска даже в глазах нищих, толпившихся, как и положено, возле церквей.
Религий здесь было несколько, но, как Женя поняла, это скорее были секты, ответвления от главенствующей конфессии. Верили незатейливо – в Создателя. Обряды были несложные, молитвы жестко не регламентировались, свобода совести, с одной стороны, гарантировалась, а с другой – демонстрировать атеизм Риэль не рекомендовал, так что они порой и в церкви заходили: просторные помещения, светлые, с яркими витражами и самыми разнообразными украшениями – то росписи покрывали стены, то скамьи сияли затейливой резьбой, то скульптуры стояли тесными рядами.
Дороги услужливо ложились под ноги. Сейчас их подвозили чаще, чем летом, дожди портили покрытие, и сердобольные крестьяне или даже горожане, имеющие личный транспорт, предлагали несколько миль проехать с ними. Риэль никогда не расплачивался деньгами, но вот пел или играл на флейте непременно. И Женю заставлял. Это был необязательный обмен вежливостью: никто не обязан был подвозить менестрелей, менестрели не обязаны были петь.
Женя удивлялась, почему менестрели предпочитают ходить пешком, и Риэль объяснил, что лошадью обзавестись можно, только вот лошадь, даже самая неказистая, для любого разбойника – большой соблазн, ее и продать можно, и самому покататься, и съесть на худой конец, так что спокойнее просто ножками. За все годы странствий Риэль сталкивался с разбойниками неоднократно, старался соблюдать правила, и в основном эти встречи заканчивались всего лишь расставанием с кошельком.
Женя уже забыла Комрайн. Конечно, она видела город мельком, из-под полей шляпы да из окна комнаты отдыха в «Стреле», но даже это увиденное стерлось последующими впечатлениями. Комрайн был великолепен. Сказочен. Потрясающ. Гармоничен. И дорог – хорошо что старушка-поклонница была еще жива. Спутнице Риэля она очень обрадовалась, потому что, наверное, о его склонностях догадывалась или слышала и они ей не нравились. Женя словно служила залогом нормальности менестреля.
Работать пришлось очень много. Женю уже ничуть не смущала необходимость петь на публике.Ну пусть не великая она солистка, зато выглядит так, что если кому не нравится ее слушать, явно нравится на нее смотреть. Волосы отросли очень сильно, и Женя подрезала их так, чтобы они были до середины лопаток – длина, позволяющая и с распущенными походить, и прическу соорудить любую. Риэля она подстригла сама, довольно аккуратно, оставив падающие на глаза пряди, но все же приведя его голову в порядок. По городу Женя ходила в платье, а чтоб не было так холодно, старушка дала ей поносить шерстяную плотную накидку. Отношение к моде здесь проистекало исключительно из материального благополучия: те, что побогаче, за ней следили, те, что победнее совершенно спокойно донашивали старые вещи, даже доставшиеся от бабушек. Накидка была качественная, дорогая, украшенная вышитыми листьями и блестящей тесьмой, так что если кто на нее и косился, то скорее с завистью.
Отметились они и в Гильдии, где Риэль сразу получил огромное количество приглашений на неделю вперед. Его это обрадовало, потому что именное приглашение означало более чем приличную оплату, и, по его мнению, за три недели они могли заработать очень и очень приличную сумму в несколько сотен золотых. Женя взялась расспрашивать его о здешней банковской системе: чем разбойникам дарить, лучше какую-то сумму положить в банк – ну мало ли, на черный день или просто на период безденежья. Система была. Никаких кредитных карточек не выдавали, даже никаких расписок, но называли пароль, который был известен только клиенту и особому устройству (технология плюс магия), стоявшему в отдельном помещении и учитывающему не только само слово, но и голос. Риэль остался к этому равнодушен, а Женя взяла на заметку. Если и в самом деле заработается несколько сотен, уж одну из них можно сдать в банк.