Надежда
Шрифт:
Потом няня начала работать уборщицей в драматическом театре. Во время спектаклей я часто оказывался на галерке, на репетициях присутствовал. Позже во дворе с друзьями свои спектакли разыгрывали для взрослых. Сначала принимали участие только шесть человек. Потом стал привлекать ребят из соседних дворов. Познакомился с Витей Заславским. В его доме был большой коридор, и мы имели возможность репетировать и выступать при любой погоде. «Золушку» ставили. Витина мама познакомила меня с актрисой бывшего Театра юного зрителя. Здание ТЮЗа немцы взорвали, поэтому она работала в Театре кукол и с энтузиазмом относилась к нашему увлечению.
Еще в школе небольшие скетчи ставили. А когда объединились с женской школой, поставили «Сказку о правде» о Зое Космодемьянской. Директору очень понравилось наше представление, и он пригласил к нам заслуженного артиста. Осокин много моего оставил в постановке спектакля, но я обиделся и больше туда не приходил. Не знаю, может, это было детской глупостью, но первый режиссерский опыт был слишком дорог для меня. Еще в нашей школе был «Клуб знаменитых капитанов». Мне, как сироте, позволили немного побыть юнгой, но в Нахимовское училище не взяли, потому что в войну я находился в оккупированной зоне.
Позже в нашей школе появился новый учитель математики. Вошел он первый раз в класс неожиданно. Мы стремглав прямо по партам побежали к своим местам. Учитель возмутился, выгнал нас, пятерых друзей, и сразу этикетку повесил — хулиганы. Он хотел таким способом с первого урока навести в классе дисциплину. Мы постоянно испытывали с его стороны давление, презрение, унижение и сами вели себя так, как он нас провоцировал. Репрессии учителя не помогали, а делали нас жестокими. Помню: как-то весь класс по веревке спустили с третьего этажа и отправили на речку есть зеленые яблоки. А другой раз хворост на окнах разложили и подожгли. Протест так свой выражали. Понимаю: плохо вели себя.
Зато историка я очень любил. Старался показать свои знания. «Откапывал» в библиотеках особенный материал и рассказывал перед классом. Во всем историк был особенный человек! По весне раздавал ученикам чубук (черенки виноградной лозы). Мы сажали и ухаживали за ними. Он всегда помнил, где чье растение, и всем детям рассказывал об этом. Учитель ценил меня и пытался поговорить с математиком, но тот был непреклонен.
Учительницу географии все обожали! У нее было круглое монгольское лицо. Как она интересно и проникновенно объясняла материал! Мы очень серьезно относились к ее урокам.
Вожатая была великолепная! Няня водила меня в церковь. Я прислуживал высокому духовному лицу, но был сомневающимся атеистом. Так вот, эта веселая энергичная девушка давала мне много поручений, пытаясь отвлечь от религии, развивала организаторские способности, и, в конце концов, сумела увести от церкви.
Я всегда был очень ранимым. А лет с десяти придумал себе хорошую защиту: «Не буду думать об этом!» И начал понемногу учиться сопротивляться всему плохому.
— Много было смешного в ваши детские годы? — полюбопытствовала
— И смешное, и курьезное, и грустное — все рядом происходило. Помню: шел сорок второй год, февраль месяц. Мама еще жива была, но находилась в гестапо. Пришли к нам с обыском полицаи. Ничего не нашли. Один полицай мне очень запомнился. Все улыбался и по шее меня похлопывал. А в сорок пятом году первые пионерские лагеря стали организовываться. Я тоже поехал. Начальник лагеря говорит нам: «Вот ваш вожатый Володя». Мне дурно стало, а ребята подумали, что солнце в голову напекло. Я пришел в себя и начальнику лагеря говорю: «Фашист он». На другой день военные приехали. Долго беседовали с вожатым, какие-то документы проверяли. Оказалось, что Володя Костров был партизаном. Потом он много рассказывал нам про войну.
И все же не закончил я школу. Раньше мы не очень дружили впятером, но действия учителя математики объединили нас. Тирания сплачивает людей, которые стали ее жертвой. Теперь, вспоминая детство, я думаю, что мы в самом деле могли бы сделаться хулиганами. Дружки у нас появились из воровской компании. Выпивать я не любил, но курить начал рано. Втягивали нас, на «дело» звали, но во мне внутреннее сопротивление проявлялось, что-то настораживало, и я не приходил на встречи. Старался уйти мягко, без трений, и от меня отставали. А некоторые хулиганы даже оберегали, почему-то уважение ко мне с их стороны возникало.
Еще был такой Леша Карнаухов. За испанца себя выдавал. Этим пытался выделиться. Хотел он меня придавить, на себя заставить работать. Но я не подчинился. Отношения поддерживал, но не дружил. Как-то на танцплощадке познакомился с девушкой. На праздник она привела меня к своим друзьям. По их манере поведения сразу почувствовал — не то! А через несколько дней подходит ко мне один из них и спрашивает: «Ты привел милицию? Они у нас шорох навели». Я отнекивался. Долго проверяли. Перестал я встречаться с этой девушкой, и обо мне позабыли.
Очень выручало меня то, что в училище, куда я попал после школы, большим успехом пользовалась художественная самодеятельность. Педагоги бесплатно, на добровольных началах организовывали интересные вечера. Роза Михайловна Одинцова не имела своих детей и всю свою любовь отдавала девочкам, которых не только учила шить в соседнем училище, но и ставила с ними спектакли. Она создала настоящий театр. Пригласила и нас. Скоро я стал у них ведущим артистом. Еще мы выступали в «Клубе кооперации». Мы звали директора клуба батей. Здесь я читал стихи, исполнял роли ведущего. Потом режиссер театра кукол пригласил меня и Юру Южина (он теперь тоже артист) на парный конферанс в филармонических концертах. А наш спектакль «Витя Малеев в школе и дома» так понравился ему, что все лето мы провели на сцене. Это было удивительное время!
В театре надо мной взяла контроль Надежда Николаевна Кумачева-Заславская. Она следила за дикцией, учила работать. У меня к ней трепетное отношение. Она Богом одаренная, огромной силы драматическая актриса. В ней присутствовал мощный внутренний заряд. Нам хотелось так играть, чтобы она заметила и похвалила.
— Везло вам на хороших людей! — вставила я в рассказ артиста свое замечание.
— И на плохих тоже. Но я быстро расставался с ними. Друзья еще в войну назвали меня «везунчиком», и это слово прилипло ко мне, — улыбнулся артист и оглянулся на двери театра.