Надежда
Шрифт:
— О, майн готт, дас ист майн либе фреуде херр бургомистер! — искренне, хотя и чуть театрально обрадовался он, завидев Длиннорукого. — Сколько зимов, сколько летов!
— Я больше не херр бургомистер, — проворчал князь. — Я теперь херр посол.
— И куда вы посол? — изумился людоед.
— В Леонию.
— Куда-куда, простите?
— В Ливонию, — поправил князя царский секретарь.
— О-о, значит, мы теперь з вами эти, как их, земляки! — воодушевился Херклафф. — Битте, либе херр князь, когда будете в Рига, вилкоммен цу мир ф
Заметив скромно сидящую Надю, Эдуард Фридрихович развеселился еще больше:
— Фройляйн Надин! А фы што здесь делаете?
— Жду аудиенции у Государя, — нехотя ответила Надя. И то ли в шутку, то ли всерьез попросила: — Может, составите мне протекцию?
— Для вас — все, што пошелаете, — чародей в порыве радостных чувств даже чмокнул ей ручку, — но это — увы!
И Херклафф, словно бабочка, упорхнул из приемной, мурлыча под нос песенку «Мейн либер Аугустин». Истинный смысл его последних слов Чаликова поняла чуть позже.
— Князь, а вы-то что здесь копаетесь? — вдруг оборотился секретарь к Длиннорукому. — Вам еще в дорогу собираться, не на ночь же глядя отъезжать будете?
— И главное, княгиню с собой прихватить не забудьте, — добавил «Бэрримор». — Теперь в просвещенной Европе так принято — чтобы повсюду с супругой.
Князь весьма неприязненно оглядел обоих.
— Но должен же я сдать дела в градоправлении, — произнес он чуть не с мольбой.
— Для чего? — с нескрываемым пренебрежением промолвил секретарь. — Все это сделают и без вас. А вам, господин посланник, о другом думать нужно — о том, как вы будете блюсти выгоду нашего царства на брегах Варяжского моря!
Ничего не ответив, князь Длиннорукий схватил в охапку верительную грамоту и, стараясь сохранить достоинство, вышел прочь. В дверях он чуть не столкнулся с Рыжим, но по причине расстроенных чувств этого даже не заметил.
— Что случилось? — прямо с порога озабоченно заговорил Рыжий. — Для чего меня так срочно вызвали?
Секретарь уважительно привстал за столом — гораздо уважительнее, чем при появлении князя Длиннорукого:
— Господин Рыжий, наш Государь призвал вас, дабы лично объявить, что назначил вас царь-городским градоначальником!.. Ой, кажется, я сам это сделал вместо него.
— Схожу узнаю, может ли он поздравить вас прямо теперь, — сказал чернобородый дьяк и скрылся за «внутренней» дверью.
Но тут Рыжий заметил Надежду. А заметив, с непринужденным видом подсел на соседний стул.
— Надя, вы с ума сошли! — убедившись, что его никто не слышит, шепотом напустился Рыжий на Чаликову. — Какого черта вы вернулись? Неужели вы не понимаете, что живой вас отсюда не выпустят?!
— Ну почему же? — с напускной кокетливостью возразила Надя. — Государь ко мне благоволит, может быть, даже лично соизволит со мною побеседовать…
— Не прикидывайтесь ду… наивной, — чуть не вырвалось у Рыжего грубоватое словечко. — Ваш единственный шанс — это если вы уйдете отсюда вместе со мной. Кстати, ваше счастье,
Резко возвысив голос, Рыжий обратился к секретарю:
— Пожалуйста, извинитесь за меня перед Государем — я провожу госпожу Чаликову и тотчас вернусь.
С этими словами он подхватил Надю под руку и чуть силой вывел прочь из царского терема.
Едва несостоявшаяся Шарлотта Корде и новоиспеченный мэр покинули царскую приемную, из «внутренней» двери не то чтобы вышел, а как-то выпал чернобородый дьяк. Лицо его, обычно до крайности невозмутимое, на сей раз выражало крайнюю степень смятения, а руки заметно дрожали.
Отец Иоиль вел Дубова по незнакомым улицам, то и дело куда-то сворачивая. Потом Василию показалось, что священник малость сбился с пути — они уже во второй раз проходили мимо одной и той же харчевни с яркой вывеской над входом. Когда они оказались там в третий раз, Василий уже хотел было указать своему провожатому на это обстоятельство, но отец Иоиль, к немалому удивлению Дубова, завел его прямо в харчевню.
— Сейчас все поймете, — отец Иоиль усадил Дубова за столик напротив окна. Миг спустя на противоположной стороне улицы остановился тот «неприметный господин», который пытался подслушивать их разговоры за колонной.
— Я его в самом начале приметил, — пояснил отец Иоиль. — Думал, сможем отвязаться, да не тут-то было.
«Неприметный господин» тем временем почти откровенно наблюдал за своими подопечными через окна харчевни.
— Что же делать? — забеспокоился Василий. — Не век же нам здесь сидеть!
— Немного подождем, а потом с Божьей помощью что-нибудь придумаем, — обнадежил его отец Иоиль. И сказал подошедшему половому: — Принеси-ка нам для началу по кружке чаю.
Соглядатай продолжал терпеливо топтаться на улице, и Дубов, не желая терять времени, достал из кармана рукопись, полученную от боярина Павла.
— Ох, это ж как будто не совсем по-нашему, — покачал головой священник. Тогда Василий зачитал вслух:
— И вот придет день, пылающий как печь; тогда все надменные и поступающие нечестиво будут как солома, и попалит их грядущий день, говорит Господь Саваоф, так что не оставит у них ни корня, ни ветвей…
— Так это же из книги ветхозаветного пророка Малахии, — сказал отец Иоиль, терпеливо выслушав до конца.
— И все? — разочарованно протянул Дубов. — А я-то думал, что в этой записи заложен какой-то особый смысл…
— Видимо, для отца Александра здесь был какой-то смысл, — раздумчиво ответил отец Иоиль. — Иначе бы он не стал это отдельно выписывать… Да-да, благодарю вас, — кивнул он половому, принесшему чай, и что-то прошептал ему на ухо. Тот понимающе закивал:
— Будет сделано, батюшка. Препровожу непременно.