Надежный человек
Шрифт:
— Можешь уходить, — весело крикнул он пекарю, — ты мне сейчас не нужен. Завтра приведу ребят из мастерской — такой огонь разведем… В общем, можно будет печь картошку…
В какую-то ночь «доброволец» притащил в пекарню мешок — один бог знает, где он его раздобыл, — в котором был шапирограф! «Будем печатать листовки! — заявил он. — Пишет пусть кто другой — мне это не надо… Мне гранату в руки, взрывчатку, что-нибудь взрывать, пусть взлетит все на воздух… Железнодорожный состав — вот это да! Хочу бороться в наилучшем стиле… Чтоб получить орден, когда вернутся наши. Хватит водить за нос — давайте дела! На печке сидеть не буду… Тогда уж лучше
С большим трудом удалось уговорить его установить в надежном месте станок-как-никак с железом знаком, сколько проработал в мастерских! «Пекари и сами могут придумать что-нибудь подходящее, — после долгих раздумий решил Кику. — Пускай узнают, что у пекаря тоже не пустая голова! Напишу сам, без чьей-либо помощи… Не слишком большой грамотей? В самый раз, чтоб рассказать о том, что накипело на душе!»
Из-за этого печатного станка и будущей листовки он совсем потерял сон. Конечно, следовало бы посоветоваться; честно говоря, он даже обязан был сообщить обо всем этом Сыргие Волоху. Как-никак ответственный группы… Но, с другой стороны, кто может сказать, что взбредет тому в голову? Можно было не сомневаться: услышав о печатном станке, листовках, Волох начнет требовать строжайшей конспирации. Посыплются вопросы: откуда? Где и когда добывали? Чтоб как-нибудь не оказалось провокацией… Станет выстраивать все тот же ряд: доносчики, провокаторы, осведомители… И так далее. От него, мол, от Кику, требуется только одно: заботиться о пекарне. Передавать хлеб арестованным. Помнить день и ночь: пекарня — это штаб группы. Кон–спи–ра–ция! Но сколько можно прятаться за этими проклятыми печами?
Илие чувствовал, что готов впасть в бешенство, что больше нет сил терпеть. На дождь ему было наплевать, хоть он и промок до последней нитки. «Сколько еще будет прятать меня Сыргие за этими проклятыми печами?»
Небо на востоке начинало светлеть — недалеко утро. Вот появился и первый трамвай, следующий по своему обычному маршруту. Он остановился, однако люди, толпившиеся у остановки, входить почему-то не торопились. Несколько пассажиров — многие еще протирали глаза — сошли. Стали собираться люди, не намеревавшиеся садиться в трамвай, привыкшие ходить на работу пешком. Неужели несчастный случай, кого-то раздавило?.. В таком тумане…
Кику подошел к толпе. Люди смотрели куда-то поверх голов: прикрепленный к электрическому столбу, развевался на ветру флаг. Виднелась надпись, вышитая ярко–желтыми буквами.
— «Смерть оккупантам!» — по слогам, словно учась грамоте, прочитал кто-то.
Закурив сигарету, пекарь протиснулся в самую гущу людей. На дороге между тем сгрудились несколько доверху груженных машин, подводы, запряженные быками, — все они заслоняли проезд. Прибавлялось и людей, хотя никто из толпы не собирался что-либо предпринимать, звать, например, полицию или хотя бы расчищать дорогу транспорту.
— Куда тут, к черту, взберешься, — проговорил кто-то. — Еще убьет током.
А машины? посмотрите только, как нагружены! — подхватил другой.
— Нагрузились — дальше некуда, — вздохнула какая-то женщина. — Теперь уже прибыли немцы, бежавшие из-под Умани. Налетели, будто чума. Что хотят, то и делают: издеваются, грабят.
— Да, как будто проклятье обрушилось
— Операция под Корсунь–Шевченковским, — стал объяснять какой-то человек, чей голос казался словно бы процеженным сквозь шарф, которым было повязано у него горло. — Взяли в окружение десять дивизий!
— Это все Ватутин их косит, — дыша в кулак, проговорил сухонький старичок. — Может, господь и даст…
— Господь — на небе, мы же пока еще тут…
— Ничего, фюрер скоро получит новое оружие, тогда покажет большевикам…
Мастер, лесенку подай! Зумбалай, зумбалай, мастер… И полезем в божий рай, Зумбалай, зумбалай, мастер! —начал петь какой-то парень. Он притворялся пьяным просто для того, чтоб заглушить типа, вспомнившего фюрера.
Кто-то попросил у Кику прикурить, и пекарь, подняв глаза, вздрогнул: перед ним был Сыргие. В душе шевельнулся легкий испуг, смутный и необъяснимый: как бы ответственный не прочел по лицу все колебания, которым он предавался в эту ночь. Волох, в конце концов, не может о них догадываться.
— Не думаю, чтоб это было делом твоих рук, — еле слышно бросил Сыргие. — Тогда зачем ты здесь в такое раннее время?
— Разве уже и на это не имею права? — Пекарю не понравился тон ответственного. — Тогда и у тебя нужно спросить: чего ты здесь ищешь? У тебя же только одно на уме: конспирация! Ради нее всех нас готов обратить хоть в леших! А сам?
— Не стоит спрашивать…
Кику посмотрел на Волоха: в серых рассветных сумерках видно было, как метались у того глаза — то вверх, где висело пурпурное полотнище, то на лица людей, то на циферблат часов — и все словно бы искали кого-то, затерянного в толпе.
— Тебе сейчас нужно стоять у печи, следить за хлебом, ты же бродишь как неприкаянный. По–видимому, что-то случилось, так вот, хотелось бы все-таки знать: почему ты здесь?
Тут Кику вспомнил, — чего это вдруг, он и сам не мог понять, — где жила Лилиана, и подумал, что она совсем близко отсюда… Может, как раз на это и намекал Сыргие? Какая глупость, господи! Тем более что…
— Не беспокойся — хлеб давно в печи, — заверил пекарь. — Просто бессонница, не могу заснуть.
— Значит, что-то случилось?
— Случилось…
— Ну ладно… Как тебе нравится толпа, собравшаяся вокруг красного знамени? — ответственный переменил тему, а заодно и тон. — По–моему, больше бьет в цель, чем настоящие выстрелы. Хотя относится к другому арсеналу: оружие слова!
Арсеналу… — все еще не мог успокоиться пекарь. — Все равно что дети. Запустили бумажного змея… В тебе самом тоже что-то осталось от ребенка… Появился ни с того ни с сего… Здесь, где столько людей…
— Ты, кажется, подал стоящую мысль! — довольно проговорил Сыргие. — Большой красный змей, и на нем — лозунги… Мне кто-то рассказывал, что в гитлеровской Германии коммунисты выпустили над Берлином целую стаю журавлей с крыльями, выкрашенными красной краской… — Волох отвел пекаря в сторону. — Завтра, кажется, мы должны встретиться — так вот: я не смогу. Перенесем на послезавтра. Скажи, пожалуйста, Гаврилэ поддерживает с тобой связь?
— Нет, ни разу не выходил на встречу. Когда собиралась вся группа, тоже не пришел. И вообще отказывается от любого задания… Даже не узнает на улице, остерегается, будто мы какие тифозные.