Надоевшая
Шрифт:
— Отлично. В таком случае, я наконец-то договорю. Если будешь куда-то выходить, то только с Мариной и охраной. Там, где охрану не пустят, ее будет заменять Стас. Это — все, что тебе нужно знать. Если мы найдем Агатова, то все, что я сказал можно будет аннулировать. Но до тех пор — только так. Я понимаю, у тебя нет оснований теперь мне доверять, но я действительно… не хотел бы, чтобы тебя убили. И сделаю все, что в моих силах, чтобы это предотвратить. Может, однажды, уже после всего этого, мы встретимся за чашкой кофе и я объясню тебе, почему так поступил тогда, в свой День Рождения. Но не сейчас. Тебе это не надо, поверь мне. Ах, да, — его тон сменился на неожиданно мягкий, — я… не спец во всем этом, но мне кажется, тебе стоит находиться под наблюдением психолога, после того, что с тобой там произошло. Так что сюда будет два раза
— Я обеспечиваю Владу всем необходимым, — кивнула Марина, соглашаясь с ним неожиданно-тихим голосом.
— А я сторожу там, где от охраны только неприятности, — язвительно ответил Стас.
Я же просто равнодушно кивнула, и этого оказалось достаточно. Марина сопроводила меня в ту самую спальню, где, однако, полностью сменился интерьер. Теперь здесь было две односпальные кровати стоящие у противоположной от двери стены, да и ковер был другой, каштановый, и очень мягкий. Около каждой кровати стояло по тумбе из светлого дуба, и только шкаф остался на прежнем месте, а внутри него оказались мои вещи. А еще рядом со шкафом поместился компьютерный стол с каким-то навороченным компом, дорогой клавиатурой и пафосной геймерской мышкой.
Все это богатство, за исключением второй кровати, по словам Марины принадлежало мне. Он даже телефон мне купил новый, взамен забытого вечность назад в школе. Когда-то я была бы счастлива такому повороту событий. Теперь… теперь я думала, что хочу бежать отсюда хоть к черту на рога. Только вот, кто ж мне даст?..
Глава 14. Бесконечное заточение
Самым неприятным было то что меня не выпустили из золотой клетки даже ради того чтобы я подписала заявление на уход на надомное. Это сделали за меня мама и Спайк обойдя формальности. Я только записку от директрисы получила что: мол, не беспокойся, дорогая, мы тебя перевели. Выздоравливай, кушай сытно и не скучай, интересно, что они ей наплели? Понятия не имею, однако это сработало. И теперь я безвылазно сидела в комнате, окруженная только книгами, и сходила с ума. Кошмары стали сниться еще чаще, чем в больнице, так что просыпалась я почти всегда в холодном поту часов эдак в шесть утра и садилась за учебники. Чтобы отвлечься.
Часов до восьми или девяти я зубрила какую-нибудь алгебру, английский или биологию, проходя за час больше, чем в школе мы проходили за неделю, а потом просыпалась Марина, ворчала, что совершенно незачем вставать в такую рань, и утаскивала меня готовить завтрак. Затем мы ели, разговаривали о каких-то пустяках, практически не способных переключить мои мысли на что-то кроме тех прошлых событий, и играли в шахматы. Марина оказалась заядлым любителем этой игры, как и я, так что побеждала то одна, то другая. Это продолжалось часов до двенадцати.
Потом приезжала психолог — очень полная женщина в старомодных очках с толстыми стеклами, одетая всегда в красный деловой костюм. У нее были мышиного цвета волосы, губы-ниточки, накрашенные ярко-красной помадой, неприятное, сморщенное лицо, очень мерзкий голос. Но это ерунда. Самым главным ее недостатком было другое — она мне не помогала. Скорее уж, наоборот добивала мою нервную систему все больше и больше, вызывая желание сделать с собой что-нибудь столь же глупое, как моя прошлая попытка утопления. Она пыталась залезть в душу и вывернуть ее наизнанку. Я отчаянно сопротивлялась, истерила, показывала свою ненависть, но в итоге приходилось с кислой миной слушать ее «мудрые» речи о том, что мне необходимо выговориться. Вне зависимости от моего желания это делать. Экзекуция обыкновенно продолжалась до двух, когда Марина звала меня обедать, даря таким образом свободу от этой мерзкой бабищи. В то же время обедали Спайк с отцом, но они ели в столовой, а мы — на кухне. Я не возражала, впрочем. Большую часть времени, пока мы принимали пищу, девушка развлекала меня разговорами, но иногда ее отзывали хозяева дома посредством звонка, и тогда я оставалась в одиночестве.
К
Ужин также длился не менее часа, поскольку девушка была разговорчивой, а я — слишком апатичной, чтобы намекнуть ей, что не хочу ни о чем говорить, а после него я звонила Свете и спрашивала, как там Ландыш. Все телефоны мне, к счастью, вбили прямо в память новенького аппарата от Самсунга, так что это не составляло никакого труда. Звонки ей стали моей личной традицией, потому что я нуждалась во внешнем мире, и, по-хорошему, нуждалась в том, чтобы работать. Служили хоть такой слабой связью с тем, что было за пределами клетки. Она, естественно, понятия не имела о том, что со мной произошло, и думала, что я просто серьезно заболела. Очень мне сочувствовала первое время и даже порывалась навестить, но я неизменно находила способы ее отговорить от этого. А потом она смирилась с тем, что я не хочу или, вероятнее, не могу приехать лично, и мы оставили эту больную тему.
Трепались мы обычно до одиннадцати или до полуночи, и к этому времени я чувствовала себя выжатой как лимон этими постоянными воспоминаниями, от которых не было спасения, и отрубалась без задних ног. Так продолжалось несколько месяцев, до начала зимы, когда я спала уже не по шесть-семь часов, но по два, по три, да и то урывками, потому что «приятные» сновидения совсем не способствовали отдыху. Скорее уж наоборот, я, словно жертва Фредди Крюгера, боялась спать и отказывалась ложиться, дожидаясь, пока от переутомления я не уйду в нездоровый тяжелый сон.
Мое состояние очень беспокоило Марину, хоть она и спала как убитая и не просыпалась от воплей на всю комнату. Зато она видела, что я поздно ложусь, рано встаю, несмотря на хорошее трехразовое питание худею на глазах, и к тому же бледна, как недавно воскресшее привидение. Все вместе это давало вполне четкую картинку, которая ей не нравилась. С Белоусовыми я не пересекалась, не считая практически прекратившихся визитов Спайка в мою комнату. Да и единственное, что меня волновало в связи с ними, это то, что мать Максима куда-то пропала, потому что за несколько месяцев я, периодически все же видя его отца, ни разу не увидела её. Это настораживало. Как и то, что, стоило мне поднять тему моего освобождения отсюда, Спайк зверел и вел себя неадекватно.
Он, кстати, тоже выглядел не ахти, все время был какой-то уставший задумчивый и раздраженный и не замечал ничего вокруг себя. Ни моего состояния, ни попыток Марины привлечь внимание к нему, ничего. Он даже периодически забывал менять одежду и по нескольку дней ходил в одном и том же. Это было совершенно непохоже на аккуратного, даже педантичного Спайка и потому нервировало. Да и Денис как сквозь землю провалился, насколько я знала от все той же вездесущей домработницы.
Это продолжалось, впрочем, до тех пор, пока Спайку не пришла в голову весьма странная идея: проведать меня ночью, пока я спала. Ему «повезло», и он застал тот момент, когда я ворочалась на постели и кричала во сне, охваченная очередным мучительным кошмаром. Смутно помню, что мне снилось то самое изнасилование, но не так, как оно происходило в реальности, а так, как оно теоретически должно было выглядеть по мнению покойного Андрея. Проще говоря, передо мной разворачивалась невеселая картина, в которой четыре подонка пустили меня по кругу. Как назло, сон был до отвращения реалистичный и упорно не желал меня отпускать, так что Белоусову-младшему довелось, вероятно, увидеть самую неприятную сцену из тех, что разворачивались в гостевой спальне его дома, когда он не видел и не слышал.