Надоевшая
Шрифт:
— Откуда…
— Я уже не «мелкая» и умею делать выводы, — я горько усмехнулась, перебивая его.
Он задумался, отчего-то даже побледнев еще больше, чем было до того. Потом выпил еще два стакана, так же, залпом. Потом снова пристально посмотрел на меня. И, в конце концов, заплакал. И начал рассказывать о сестре. О том, какая она была, чего хотела, чем жила, о чем мечтала. Начал вспоминать ее какие-то личные словечки и выражения, ее золотисто-рыжие волосы, ее смешные постановки в детском театре… Он рассказывал мне все, что мог вспомнить, не особенно заботясь о том, слушаю я или нет. Рассказывал и пил, впрочем, не пьянея. Горе сделало его невосприимчивым
А я слушала внимательно, как никогда в жизни, и поражалась, как же он сильно любил сестренку. Ее недостатки, ее шалости, ее длинные волосы, которые были буквально везде, в ванной, в еде, на ковре и где угодно еще, ее резкость и прямолинейность, и даже ее ревность, из-за которой от Витальки сбегали одна за другой его девушки. Он самый негативный факт об Аньке представлял как очередное среди ее достоинств, наполняя каждую реплику безграничным теплом, горем и грустью.
И чем больше он рассказывал, тем сильнее была моя зависть к этой умершей от ужасной болезни девочке. Ведь сколько бы она не прожила, у нее был чудесный старший брат, готовый ради нее на все, и любящая семья, оставшаяся с ней до самого последнего мига ее жизни. Если бы в тот момент некая высшая сила предложила бы мне поменяться с юной Анной местами, чтобы это я ждала где-то в морге посленовогодних похорон, а она сидела бы в этой пустой квартире возле брата, я бы, не раздумывая, согласилась. Потому что это было мучительно несправедливо. То, что рак сначала вынудил хорошего парня стать фактически преступником, а потом все равно разлучил их.
Когда словестный поток, извергаемый Виталей иссяк, он без сил упал в линолеум, и снова зарыдал, громким, горестным криком словно бы выбрасывая рвущееся наружу чувство. Затем он взял себя в руки и устало произнес:
— Спасибо. За то, что выслушала и… за все. Ты должна меня ненавидеть, пытаться сбежать или делать что-то более… нормальное и менее доброе, что ли. А ты выслушиваешь меня и утешаешь… Ты святая, Влада, — он невесело усмехнулся. — Окажись я на твоем месте, я перерезал бы себе глотку кухонным ножом и сбежал бы. И ты… права. Анька не хотела бы, чтобы я раскисал, и уж тем более не хотела бы, чтобы я наложил на себя руки. Пойдем. Я… действительно должен отвезти тебя к Максу. Тебе должен, да и себе.
Я кивнула, и начала собираться, понимая, что слова ему не нужны. Святая, ну надо же! Я просто человек. Человек, которому кажется отвратительным то, что никому не нужные люди живут и доживают до старости, а те, у кого есть такие вот Витальки… умирают. Парень тоже довольно быстро собрался, и ничего, кроме того, что он все делал молча больше не говорило о его состоянии. Впрочем, слова были и не нужны. Весь его вид кричал о том, как ему плохо. Он весь сгорбился и как-то сжался, был бледен, как сама смерть, под глазами были жуткие круги, а губы искусаны в кровь. И взгляд… Живой, веселый огонек в его глазах потух, уступив место пугающей пустоте.
Мы оделись почти одновременно, не сговариваясь подойдя к двери, через которую так недавно и одновременно так пугающе давно сюда входили. Затем он открыл дверь, мы вышли и спустились на первый этаж. На сей раз, почему-то, по лестнице. Наверное, Витале надо было как-то упорядочить мысли в голове. Или он просто тянул время?
Понятия не имею, но в конце концов мы сели в машину. Как и в прошлый раз, я заняла место рядом с водителем и поразилась тому, насколько плохо он выглядит при свете затухающего
Пока машина нагревалась, он снова закурил, ожег меня странным взглядом, а потом достал из кармана телефон и набрал какой-то номер.
— Алло, Макс? — на сей раз, он делал выжидательные паузы, и я взяла себе это на заметку. Теперь хоть буду знать, говорит человек по телефону или делает вид.
— Вит! Где тебя, суку, черти носят? — в телефоне оказались плохие (или слишком хорошие?) динамики, так что я могла слышать обе стороны диалога. — Мы третий день не можем найти ни тебя, ни Каштанку! Какого хуя происходит?!
— Я… Она у меня, в общем, везу к тебе. Приеду… расскажу. В чем дело, и почему все так. Или она сама расскажет.
И сбросил, очевидно, не горя желанием слушать ответ Спайка. А мне он тихо пояснил:
— С этого телефона я раньше никуда не звонил, да и ты тоже. Поэтому по нему тебя и не нашли.
Дальше мы ехали молча, и, как и в тот, первый раз я задремала, осознавая, что так и не знаю, где же находилась квартира этого человека. Мне снова снились какие-то воющие чудовища, мрачное ничто и безысходность, но теперь я понимала и то, что это сон, и то, что такие сны вызывает Виталька.
Глава 21. Лучший мой «подарочек» — это ты
На сей раз растолкал меня Спайк, собственной персоной, причем вместо радости, счастья и прочих глупостей свойственных нормальным людям, когда им возвращают кого-то, кого они долго искали, на меня обрушился поток обвинений. В глупости, в доверчивости, в том, что я видно все еще хочу утопиться, и прочая, и прочая, и прочая.
Я, проснувшись неожиданно сразу, словно и не спала, смотрела на него, пропуская мимо ушей добрую половину потока обвинений. Он выскочил ко мне в домашнем черном тонком свитере, пижамных штанах, тоже черных и в смешных синих тапках с рисунком из какого-то мультика, весь растрепанный, бледный, испуганный. Когда-то я бы многое отдала за то, чтобы он вот так вот выговаривал мне за безответственность и смотрел испуганными глазами, полными беспокойства. Только вот… После всего того, что я пережила в том числе и по его вине, во мне будто что-то оборвалось.
Я не чувствовала радости от того, что меня снова «вернули на место», и даже не испытывала желания отправить его домой, чтобы не простыл. Я просто дождалась, когда он, наконец, заткнется, и тихо отчеканила, даже не выходя из открытой им машины:
— Марина — крыса. Это она сливала информацию Денису, и это с ней я уехала. С человеком, которого ты ко мне приставил, Максим.
Парень побледнел, пораженно уставившись на меня, а затем на оказавшегося рядом с машиной, все еще серого от горя Витальку. Он (Спайк, не Виталя) открыл было рот, явно собираясь начать обвинять уже своего подчиненного в том, что он не рассказал об этой «маленькой» и «несущественной» детали, но я этого не позволила. Чужим, холодным и каким-то совершенно не своим голосом я приказала:
— Заткнись и найди лучше сначала эту мразь. Потом выяснять отношения будешь.
Пораженно уставившись на меня, он, тем не менее, кивнул и набрал чей-то номер. Спустя несколько мучительно долгих минут он отрывисто пробормотал в трубку указание, обращенное, очевидно, к Василию.
— Марину Гришкевич найти и привести к отцу в кабинет. Это она… она наша крыса.
Ему что-то ответили и лицо его вытянулось, сделавшись еще более шокированным, чем минуту назад. Сбросив звонок, он обратился уже к нам.