Наедине с осенью (сборник)

Паустовский Константин Георгиевич

Ниже я сделаю всего несколько замечаний о своей жизни.

Эта книга «Повесть о жизни» – моя автобиография, но доведенная только до 1922 года, то есть до того времени, когда мне было тридцать лет.

Описать свою жизнь хотя бы до 1960 года, я вряд ли успею. Слишком много событий произошло в моей жизни – то случайных, то неслучайных, и слишком много я видел людей – тоже случайных и неслучайных. Поэтому обо всем, что было до 1922 года, я упоминать не буду, а только коротко перечислю события моей дальнейшей жизни.

В 1922 году я жил на Кавказе – в

Сухуме, Батуме и Тифлисе, где познакомился с забытым великим грузинским художником-примитивистом Нико Пиросманишвили. Он создал на своих картинах весь многокрасочный и многошумный Кавказ. Он не умел жить, но сумел в день рождения любимой женщины засыпать цветами до второго этажа домов весь переулок, где она жила в Тифлисе. Но об этом я еще напишу. В те годы я путешествовал по Азербайджану, Грузии и Ирану.

В 1924 году я вернулся в Москву. Работал во всяких газетах и в Телеграфном агентстве Советского Союза – ТАСС. Напечатал свой первый роман – «Блистающие облака». После этого перестал служить и стал писателем – «человеком свободной профессии».

Я много ездил по России, по Советскому Союзу и езжу до сих пор. Невозможно перечислить здесь все места, где я жил. Назову лишь те, которые отразились в книгах. Это – Полярный Урал, сожженные жестоким солнцем берега Каспийского моря, Волга, Украина, необозримые Полесские болота, Карелия с ее озерами, дыханием сырой хвои и белыми ночами, воспетыми тремя гениальными русскими поэтами и писателями: Пушкиным, Достоевским и Блоком.

Во время этих поездок я открыл для себя вторую свою родину (вырос я в Киеве, на Украине) – так называемые Мещорские леса невдалеке от Москвы. Это был край чистейшей и скромной поэзии, край лесной тишины, заросших озер, забытых рек, осенних ночей, пахнущих крепким вином, бесконечного цветения трав и лесных людей, сохранивших в своих сторожках всю прелесть, весь музыкальный звон и точность русского языка.

Но что говорить о поездках по своей стране! Она стала гораздо милее для меня и гораздо поучительнее с тех пор, как я начал посещать заграницу – Чехию, Францию, Италию, Турцию, Болгарию, Голландию и другие страны.

Я был на нескольких войнах – на первой мировой, на гражданской и второй мировой (будем верить – последней).

Я написал за свою жизнь много книг – свыше сорока, не считая рассказов (около двухсот), пьес и статей.

Мне около семидесяти лет, но жизнь предстает перед моими глазами, как перед человеком тридцатилетним.

Если бы это зависело от меня, то я жил бы еще долго, чтобы объехать всю землю и успеть написать все то, что я задумал. Во всяком случае, попробую поступить так, если люди по своей преступной глупости не разнесут нашу землю в клочки.

Ялта, 1960

Георге Топырчану

Предисловие к изданию на русском языке сборника «Стихи» румынского поэта Георге Топырчану. Гослитиздат, 1961.

Не знаю, есть ли у румынского народа поэт более тонкий и глубокий, чем Георге Топырчану.

Грусть, рожденная постоянной болью, несправедливостями жизни и тяжкой страдой терпеливого

своего народа, не всегда явно, но постоянно присутствует среди быстро скользящих строчек его стихов. Так прячется в густой траве осколок стекла. Мы не видим его даже рядом, но внезапное солнце осветит его, он вспыхнет жгучим огнем и заставит нас зажмурить глаза.

Недаром румынский критик Михай Гафица писал о Топырчану, что его грусть всегда окутана дымкой тревожного веселья. Можно оказать и наоборот, что его веселье окутано дымкой трагической грусти. Но это не меняет дела.

Недаром сам Топырчану сравнивал свои стихи с мыльным пузырем, рожденным из слезы. Стоит ему лопнуть, и игра красок превращается в каплю соленой влаги.

В дальнейшем я окажу несколько слов о стихах Топырчану. Сейчас же мне хочется, хотя бы очень коротко, восстановить облик этого прелестного человека, румына до мозга костей, быстрого, блесткого и разнообразного в своей душевной жизни.

При мысли о Топырчану я вспоминаю его страну. Я видел ее мельком, осенью, когда рощи и сады, пажити и даже дальний край неба отливали коричнево-красным цветом высохших на солнце початков кукурузы.

Они сушились всюду, куда ни кинешь взгляд, – на крышах домов, полянах, во дворах, на оградах станционных зданий. Они висели тяжелыми связками вдоль стен, и казалось, что на деревенские дома надета ржавая средневековая кольчуга.

Река Прут проносилась зелеными водоворотами и размывала древние терракотовые берега. Ветер качал тополя. Шумные города сменялись тишиной виноградников, овинов, холмистых полей и крохотных церквушек.

Дунай катил свою мутную воду. Она, казалось, не могла поместиться в русле реки и вспухала, грозя затопить прибрежные городки.

Такой мелькнула передо мной Румыния из окна вагона, скрывая в своих далях уют деревень и песни своих поэтов.

Наш экспресс несся насквозь через Румынию с утра до ночи. Этот грохочущий перелет точно выражен в удивительных по ритму стихах Топырчану:

Вдруг Из глубин равнины сонной Возникает странный звук, Отдаленный, монотонный, Будто плеск реки студеной, Грозный ропот вешних вод. Приближается – и вот Вырастает и ревет, Наполняет небосвод… Идет!

Это идет С тысячетонным грузом экспресс, и маленький зяблик кричит всем испуганным птицам – обитателям леса:

– Пустяки, прошел экспресс…

Эти стихи Топырчану (равно как и все его стихи) великолепны по ритму, несущемуся, не отставая от экспресса.

Румыны горячо любят Топырчану, да и как не любить поэта, который владеет всеми жанрами (если в данном случае приемлем этот термин) поэзии. Топырчану – лирик и едкий пародист, мастер стихотворных хроник, баллад и романсов, сатирик и полемист, песенник, не уступающий лучшим песенникам России и Франции, баснописец и визионер.