Наедине с собой с комментариями и иллюстрациями
Шрифт:
Но стоицизм, как философия, не стоял на месте, и различий между Зеноном и Марком Аврелием не меньше, чем между Фалесом и Платоном, и даже больше, учитывая, что и временной отрезок между первыми в три раза больше. Если излагать совсем просто, древняя Стоя была такой образцовой философией природы, из которой выводилась философия человека, государства и общества, это была замкнутая система с очень суровыми требованиями к адептам. Стоик действительно должен был научиться быть прозрачен в своих помыслах как ручей и строг как звездный небосвод. Ты не стоик, пока не научился управлять собой со строгостью механизмов и ясностью раз и навсегда избранного самой природой пути. Такой стоик, не знаю, возможен ли в наши дни: наши веганы или дауншифтеры, поселившиеся на хуторе, уж слишком жизнелюбивы для этого первого стоицизма.
Со временем, к I веку до н. э., возникла Средняя стоя, уже не такая суровая, и можно сказать, более политизированная. Эти стоики включили в канон не только основателей своей школы, но и Платона, для которого мысль об обществе была главной, а мысль о природе – второстепенной. Платон, аристократ и монархист, стремился даже к некоторому переустройству природы по образцу
Один из этих «средних» стоиков, Посидоний, и переехал в Рим, и у него лично учился Марк Туллий Цицерон. С тех пор такой стоицизм, смешанный с платонизмом, и стал римской философией: авторитет Цицерона был непререкаем, но еще существеннее было то, что в Риме стоики и нашли настоящее поле деятельности, где они смогли разнообразить и свои темы, и свой образ жизни. Пока стоицизм был в греческих землях, эти философы просто в частном порядке учили, как жить, а в Риме они стали показывать, как по-разному можно жить, как разными путями можно приходить к одним и тем же выводам. Так образовались Поздняя стоя и три ее столпа в Риме – люди трех разных поколений и совсем разных занятий. Воспитатель Нерона, моралист и драматург Сенека (4 до н. э. – 65) – типичный придворный педагог, просвещенный человек, умеющий учить сложным моральным вещам как будто ненароком. Эпиктет (ок. 50–138), раб, при этом блистательный оратор – тоже типичный self-made, предтеча всех будущих предпринимателей и политиков, вышедших из низов, сохранивших скромность и самодисциплину на вершине успеха. Наконец, Марк Аврелий (121–180), император, терпеливый полководец и мужественный реформатор – прототип всех, кто хочет не разрывать теорию и практику и, давая другим мудрые советы, самому действовать согласно этим советам. Такой человек может быть скромным тружеником, и на своем месте скромного труженика объединять теорию и практику, и если он станет властителем, он не изменит своим привычкам – как раньше была хорошо убрана и обустроена его комната, так станет обустроена и вся страна. Он может допустить роковые ошибки, но никогда не отречется от мужества.
Чтобы понять Марка Аврелия, надлежит, прежде всего, рассмотреть великое учение о Четырех Кардинальных (от лат. cardo – ось, дверная петля) Добродетелях, восходящее к Платону и постоянно дорабатывавшееся стоиками, а потом и христианскими богословами. Это Мудрость (Prudentia), Умеренность (Temperantia), Смелость (Fortitudo) и Справедливость (Justitia). Все эти четыре слова мы часто понимаем неточно, в сглаженном, бытовом смысле. Мудрость – это не просто умение давать хорошие советы, это чистая жизнь, не больше не меньше. Не обязательно она указывает на физическое девство, все же большинство стоиков и христиан девственниками не были, но всегда означает такие вещи, как умение легко переносить невзгоды, в том числе расставания или встречи с неприятными людьми, как умение радоваться даже простым вещам и удивляться, способность увлекаться, но не попадать в плен к этим увлечениям – те качества, которыми мы характеризуем «легкого в общении» или «вдохновляющего» человека, человека, который, например, добросовестно работает, так что и все вокруг начинают столь же старательно работать в своих областях. В этом смысле Марк Аврелий был очень мудрым, и историки это объясняют по-разному. Никколо Макиавелли в эпоху Возрождения считал, что это потому, что Марк Аврелий получил престол не по наследству, но путем усыновления, поэтому не был избалован с детства: он был усыновлен, причем дважды, сначала после смерти его отца Марка Анния Вера – Публием Катилием Севером, а потом после смерти и приемного отца – предшествующим императором Антонином Пием, то есть Антонином Благочестивым (или Почтительным). Этим Марк Аврелий отличался от своего сына Коммода, не мужественного, а трусливого, который сразу остановил все войны, что вел отец, чтобы понравиться народу, но краткая прибавка денег в казне не спасла империю от позора и разорения. Трусливый человек, у которого нет virtus, опирается на переменчивую толпу, а мужественный человек – на свою удачу, так объяснял Макиавелли. А историк Эдуард Гиббон считал, что во времена Марка Аврелия империя процветала, потому что каждый был занят своим делом, и император знал, что и когда надо делать, и подчиненные не отлынивали от обязанностей. А как только император-философ умер, начались опять злоупотребления и интриги, которые и сгубили государство. Мы сейчас не будем разбирать, точен или нет Гиббон, а лишь скажем, что он разобрался в том, что такое государственная мудрость.
Умеренность у нас тоже иногда понимают не очень верно, просто как скромность, или уменьшенные потребности, или даже какую-то совсем не героическую застенчивость. Но на самом деле это умение планировать и умение терпеть, то, что сейчас считается главным достоинством делового человека: правильно рассчитать, как будет вести себя рынок, какие-то действия предпринять сразу, а какие-то отложить на потом, верно расписать свой ежедневник, назначить именно эти встречи как самые важные, а другие отложить на потом, даже если очень хочется встретиться. Марк Аврелий отличался умеренностью по одной простой причине: империя тогда воевала на несколько фронтов. В Азию вторглись парфяне; маркоманы, древнее германское племя, форсировали Дунай и захватили потом чуть ли не половину северной Италии; в Египте происходили восстания, да и в западной части страны было не
Смелость – это не просто умение быстро совершить какой-то мужественный поступок, это еще и проявление упорства. Так, в этой системе «смельчаком» будет назван, например, отличник или чемпион, не боящийся брать книги или штангу в руки как можно чаще, в перерывах и во время основной тренировки. Смелыми будут названы землекоп или лесоруб, вовремя пришедшие на помощь товарищу и при этом выполнившие всю работу. Это вовсе не то туповатое трудолюбие, которое мы знаем в нашем быту, когда человек просто трудится без перерыва, ни о чем не думая, это скорее целеустремленность бегуна на марафоне или туриста, или актера – непременно в этот вечер надо отличиться, надо особым образом приобщиться к культуре, в том числе культуре своего тела. Марк Аврелий был, конечно, смел, и не только в походах и государственных делах, но и в реформе образования. Он создал систему поддержки сирот, чтобы они учились, и он же открыл в Афинах что-то вроде университета. В этом университете преподавали только философию, раз она все равно включала в себя все остальные науки, от физики до этики, и было в нем четыре кафедры: платоническая, аристотелическая, стоическая и эпикурейская. Каждый мог выбрать себе философию по вкусу и, получив образование, понять, кого из слабых и незащищенных нужно поддерживать. В этом и состоит смелость – не использовать философию трусливо только ради своей выгоды, для прославления своего правления, но сделать так, чтобы открытая философская дискуссия помогала отстоять права тех людей, кого не успели защитить раньше.
Наконец, справедливость, или правосудие – это умение создавать универсальные законы, пригодные для всего мира, судить так, чтобы радовались не только оправданные, но и весь мир, все зрители. Марк Аврелий уделял огромное внимание систематизации права, чтобы законы бодрствовали и чтобы даже самые старинные правила стали звучать современно. Его ценили как правоведа и ревнители старых обычаев, и молодые чиновники. Таким образом, убедившись в добродетельности нашего героя, перейдем к его философии.
Прежде всего Марк Аврелий учит быть верным себе или, как сказал бы Пушкин, «чтить самого себя»: вслед за английским поэтом Р. Саути Пушкин считал, что именно к этому призывают пенаты, домашние боги, олицетворяющие совесть, разговор с собой, вообще внутренний опыт. На призыв «Познай себя», с которым дельфийский оракул обратился к Сократу, Марк Аврелий ответил требованием уважать себя, чтить себя, постоянно быть в мире с собой. Это не просто означает блюсти свое достоинство и не совершать поступков, за которые потом будет стыдно. Это требование следить за моментом, думать о настоящем, но не в смысле «наслаждаться настоящим», зная, что всех ждет смерть, как учили эпикурейцы, а в смысле, что только в настоящем ты понимаешь, что ты себя не обманываешь. Мы можем плохо помнить о себе в прошлом, преувеличивая свои былые заслуги и забывая о позорных поступках и случаях, мы можем воображать о себе в будущем невесть что, не понимая, что будущее не в наших руках. И только в настоящем мы такие, какие есть, измеренные собственной мерой, где на виду наши достижения и наши промахи – мы прямо сейчас промахнулись. А не промахнулись – то пусть мы и не победили смерть, которая нас все равно настигнет, но по крайней мере потягались с ней, никогда не промахивающейся. Как это далеко от христианства, где Христос – победитель смерти, но при этом как это близко нравственности и Сократа, и Христа – ведь слово «грех» в христианстве и означает «промах», «ошибку», причем порабощающую и ведущую к смерти.
Как и все стоики, Марк Аврелий настаивает на «апатии», «бесстрастии». Мы привыкли в бытовой речи понимать апатию как равнодушие и даже лень. Но апатия Марка Аврелия – бодрая и трезвая, это, можно сказать, умение не отвлекаться, когда делаешь дело, умение схватывать на лету новые знания, умение доставать из глубин своего сердца настоящее сокровище. Любая страсть, даже самая невинная, не просто отвлекает от самого важного, она травмирует; так переставший следить за дорогой пешеход может упасть в яму, или невнимательный охотник – подстрелить другого охотника. Поэтому Марк Аврелий призывает нас к особой бодрости: не отвлекаться на почести, на славу, на мнимое богатство, потому что это вещи «преходящие» в самом прямом смысле. Дело не в том, что ты можешь завтра разориться или оказаться бесславным, а значит, можешь пользоваться богатством и славой только сегодня – гораздо важнее, что уже сегодня, отвлекаясь на богатство или почести, ты употребляешь все эти вещи неправильно, во вред им и себе. Ты думаешь, что получил выгоду – но эта выгода тебя сковала по рукам и ногам. Ты думаешь, что достиг власти – но обязанностей у тебя стало много, и ты уже не властен ни над дневным, ни над ночным временем. Поэтому «апатия» – единственный способ сохранить себя и свое достоинство на вершинах власти, просто принимая правильные и полезные всем решения по ситуации.
Но если «апатия» и борьба со страстями – это то, что Марк Аврелий разделяет со всеми стоиками и даже со всеми благочестивыми христианами, которых сам лично явно не любил, то есть в его философии есть пункты, которые отличают только его. Прежде всего это толерантность, терпимость ко всем разным неприятным чертам своих собеседников. Да, конечно, кто-то из них неумен, потому что слишком поспешен, торопится прежде, чем успеет подумать. Но он, как больной в горячке, на больных не обижаются; надо просто показать ему, что можно не торопиться, что немного задуматься и оглядеться – гораздо приятнее. Здесь Марк Аврелий идет дальше Сократа – Сократ предлагал невежественным людям приобрести знание, и тем самым понять наслаждение долга, должно выполнения всех своих обязанностей, включая обязанности собеседника и советчика. А император утверждает, что просто терпимость к этим людям может их образумить, не обязательно людям что-то объяснять, можно просто показать пример сдержанности и действовать так, чтобы и в государственных делах было больше сдержанности и солидности, а не скороспелых решений.