Наедине со временем
Шрифт:
Сталин ясно чувствовал глухой сарказм загнанных в угол людей.
Есть множество документов, свидетельствующих о чудовищной беспощадности Сталина, следы его кровавы, и он знал, что делает, и никакие ссылки ни на Ежова, ни на Берию не скрывают его вины. Вот некоторые из них:
«Тов. Сталину посылаю списки арестованных, подлежащих суду военной коллегии по первой категории. Ежов». Резолюция лаконична: «За расстрел всех 138 человек. Сталин, Молотов».
«Тов. Сталину. Посылаю на утверждение 4 списка лиц, подлежащих суду. На 313, на 208, на 15 жен врагов народа, а военных работников 200 человек. Прошу санкцией осудить всех к расстрелу. 20.08.1938. Ежов». Резолюция как всегда однозначна «За. 20.08.1938. Сталин, Молотов».
Были и чудовищные рекорды. 12.12.1938 г. Сталин и Молотов санкционируют расстрел 3167 человек!
В организованном Сталиным процессе против командарма Тухачевского в том же 1937 г., спровоцированном немецкой разведкой, сам Тухачевский пишет по обстоятельствам дела записку Ежову, поспешая полностью признать свою вину, указывая хронологию своего задержания: арестован 22.05, прибыл в Москву 24.05, впервые допрошен 25.05, сразу же признается в наличии военно-троцкистского заговора и руководстве им. Почему он так торопится сделать обличающее признание, одетый поверх элегантного костюма в арестантскую робу с лаптями на ногах? Этому же удивляется и следователь Тухачевского: «Я же его пальцем не тронул!»
В этом-то и состоит вся правда, что герой Революции, не желая допустить над собой физических и нравственных издевательств, привезенный из Куйбышева на Лубянку, потребовал сразу очной ставки с заговорщиками, сначала все отрицая, отвергая все обвинения как злостные выдумки. Даже получив в лицо признания и обличения других участников заговора, он тем не менее просил дополнительные показания на себя и лишь затем, осознав, что все уже соответствующим образом обработано следствием и дальнейшее упорство может привезти к насильственным, известным ему, как военному, методам выколачивания показаний, капитулировал и начал работать со следствием в написании сценария собственного уничтожения с идеологической подоплекой вплоть до заговора с германским фашизмом. И в этом не было ничего нового.
Специфика осуществленного Сталиным антибольшевистского переворота, переросшего в превентивную гражданскую войну против всей плеяды большевиков – последователей Ленина, состояла в том, что он происходил под прикрытием непрерывных клятв в верности делу Ленина и Октябрьской революции. Тщательно скрывая – даже от своего ближайшего окружения – подлинные цели своей политики, морально опустошенный интриган маскировал их популистской, псевдомарксистской фразеологией и грубыми подтасовками цитат из ленинских трудов.
Сталин был напичкан цитатами, словно компьютер, и мастерски владел ими, отягчающе влияя на собеседника, меняя тему в нужном ему направлении или полностью уходя от нее, считая, что выстроенный из ленинских высказываний щит дает ему индульгенцию от любых нападок инакомыслящих. Зиновьев, обсуждая однажды коминтерновские дела со Сталиным, когда их отношения уже основательно испортились, в споре бросил ему, уже осознавая свою обреченность, но, очевидно, не понимая возможность расправы над собой. Будучи еще недавно друзьями – на «ты» друг с другом, он обращается к Сталину на «вы»:
– Для вас ленинская цитата – как охранная грамота вашей непогрешимости. А надо видеть ее суть!
– Разве плохо идее быть «охранной грамотой» социализма? – сразу парирует Сталин.
Свою единоличную власть в СССР Сталин обосновывал в глазах мировой общественности объективными историческими обстоятельствами, умело используя их и ловко на них паразитируя, считая главным из них капиталистическое окружение. Этим Сталин объяснял закрытость советского общества, ограничение информационного пространства, насаждение атмосферы безгласности и секретности. Поэтому население страны не представляло истинных размеров политических репрессий, и в сложившейся ситуации одни социальные группы не осознавали тяготы и бедствий других. Без сомнений, при наличии в 30-х годах системы зарубежных радиопередач, доносящих до советских людей идеи и разоблачения Троцкого, Сталину было бы значительно труднее осуществлять свои зловещие и дерзкие акции.
В обстановке тотальной дезинформации Сталину удавалось изображать оппозиционные ему силы заговорщиками, вынашивающими замыслы реставрации капиталистического строя.
В сознание поколений много лет внушалась идея и глубокая вера в правильность любых его действий. Но мало кто задумывался, что этой вере недоставало знаний всей правды, осознаваемой только сегодня, когда практически все политические противники Сталина реабилитированы и мы смотрим совсем по-иному на внутрипартийную борьбу тех лет. Шла борьба за лидерство, за определение путей и методов строительства новой жизни. Некоторые ошибались, взгляды многих отличались от принятых партией, но они не были врагами социализма, обличаемыми и уничтожаемыми Сталиным, – инакомыслие представлялось ему наихудшей разновидностью вражеской деятельности, обеспечивая вождю как бы единственное право на правду. Малейшее подозрение могло вырасти в обвинение с трагическим финалом. Волкогонов приводит следующий пример: 04.08.1938 г. Ворошилов направляет Сталину статью Кольцова с запиской: «Тов. Сталину. Посылаю статью т. Кольцова, обещаемую уже давно. Прошу посмотреть и сказать, можно ли и нужно ли печатать. Мне статья не нравится. К. Ворошилов» [19] .
19
ЦПА ИМЛ. Ф. 17. Оп. 2, д. 630.
Сталин резолюции на записке не оставил, однако отдал распоряжение внимательно «разобраться с Кольцовым», за которым уже следили. И этого было достаточно: дело кончилось трагедией известного журналиста и писателя. Кольцов, будучи редактором журнала «Огонек», установил традицию один из дней проводить со знатными, известными личностями. Проведя такой день с Троцким, он положил начало своего конца. Над ним сгущались тучи, и он решил, пытаясь выяснить отношения, зайти в Орготдел ЦК, дверь которого была закрыта. И вдруг ее отворил Сталин. Поговорили, но участь Кольцова была решена.
Сталин был двуличен и злопамятен: Ю. Б. Борев, сын известного юриста Б. С. Борева, о котором речь пойдет дальше, в своей книге «Сталиниада» пишет, что художник Сарьян вспоминал, как, принимая в Москве армянскую делегацию, Сталин, спрашивая о поэте Чаренце, заверял, что его не нужно трогать, а через несколько месяцев Чаренц был арестован и убит.
Сталин ежедневно рассматривал 100–200 документов самого разного объема, от одной страницы до фолиантов. Иногда он расписывался, иногда просто писал «согласен». Именно формальная демократия привела к тому, что уже в 30-е годы партия стала главным инструментом сталинского единовластия. И когда на февральско-мартовском Пленуме 1937 г. Жданов в осторожной форме поставил вопрос о «нежелательности подмены» партийными органами хозяйственных решений, в заключение доклада «О подготовке партийных организаций к выборам в Верховый Совет СССР» Сталин жестко подчеркнул: «Нельзя политику отделять от хозяйственной деятельности. Партийным организациям нужно по-прежнему вплотную заниматься хозяйственными вопросами».
Придание указаниям Сталина значения однозначных повелений, рассчитанных на безоговорочное и единодушное одобрение широкими массами, основывалось на низком уровне их политической культуры и социального сознания народа, отягощенного многовековым наследием образовательного статуса, что и позволяло проводить различные идеологические манипуляции.
Одной из самых больших загадок сталинизма является сочетание брутальности режима с жертвоприношениями миллионов жизней и невероятно чувствительного отношения к их внешним формам. Ритуал для режима был крайне важен. Это иллюстрирует исторический анекдот, связанный с персоной Берии. В 1953 году, как известно, его арестовали, сразу же после этого из всех экземпляров издающейся «Большой советской энциклопедии» была удалена страница, на которой помещалась статья о Берии. Причем эта страница была не просто вырвана, она была перепечатана так, чтобы не было никакого пробела. Все знали, кто такой Берия и что с ним произошло, но у режима были свои ритуалы, при исполнении которых он проявлял крайнюю щепетильность, полностью при этом игнорируя мнение народа в расчете на его безмолвие.