Наемник
Шрифт:
Он поддержал ее под локоток.
– Мэри-Энн? Проще Нэнси…
Рыжая вздрогнула и резко отсторонилась. Возможно, она была не так уж пьяна или протрезвела на мгновенье, но сейчас, когда девушка стояла перед Каргиным, в ее глазах он не заметил ни облачности, ни туманной мглы. Совсем наоборот! Они блестели и сверкали, и казалось, что из них вот-вот с шипеньем вылетят молнии, испепелив его до тла.
– Не проще! – Покачиваясь, она погрозила ему пальцем. – Не проще, ковбой! Запомни: никаких Нэнси! Меня зовут Мэри-Энн!
– А меня – Керк! И никаких ковбоев.
Он повернулся и зашагал к машине.
Смеркалось тут рано, в девятом часу. Добравшись домой, Каргин пошарил в шкафах,
Налюбовавшись, он поднялся, прихватил бутылки с шампанским и коньяком, распугивая цикад пересек лужайку и, очутившись под окном, продекламировал:
– Моряк возвратился с моря, охотник вернулся с холмов… [14] Пустят ли его в дом?
– Пустят, – послышался голос Кэти, и занавеска отдернулась. – Должна заметить, солдат, что ты не торопился.
– Зато я принес шампанское, – сказал Каргин и единым махом перескочил через подоконник.
Он не ошибся: на столике у дивана блестели хрустальные бокалы и небольшие стаканчики, замершие на страже при вазе с фруктами. Его несомненно ждали и встретили ласковым взглядом и поощрительной улыбкой. В комнате царил полумрак, в овальном зеркале у окна отражались звезды, лампа под голубым абажуром бросала неяркий свет на лицо Кэти. На ней было что-то воздушное, серебристое, неземное – одна из тех вещиц, какими женщины дразнят и тешат мужское воображение. Впрочем, Каргин не приглядывался к ее наряду, интересуясь больше тем, что находилось под тонкой полупрозрачной тканью.
14
Строки из стихотворной эпитафии на могиле Роберта Льюиса Стивенсона.
Однако дело – прежде всего, и он, вытащив паспорт, вручил его Кэти. Она раскрыла красную книжицу.
– Тебе тридцать три? А выглядишь моложе!
– Может быть, – согласился Каргин, открывая шампанское. – Впрочем, тридцать три – хороший возраст. Есть уже что вспомнить, и есть еще время, чтобы об этом забыть.
Например, о Киншасе, подумалось ему, о поле, заваленном трупами, и о том, как бойцы Альянса добивали раненых. Еще – о резне в Кигали и Могадишо, о бойнях в Анголе и Боснии, о югославском позоре, чеченской трагедии, афганских снах…
Кэти, не зная-не ведая про эти думы, уютно устроилась рядом с ним на диванчике.
– О чем же ты хочешь забыть, солдат? О неудачной любви? О женщине?
– О женщине? – Каргин усмехнулся. – Хмм, возможно… Такая рыжая, с манерами герлскаут на школьной вечеринке… Много пьет и липнет к незнакомым парням. Не хочет отзываться на имя Нэнси.
Зрачки Кэти внезапно
– Где ты ее подцепил, Керк?
– Не подцепил, а встретил. В «Старом Пью».
– Рыжая шлюха… где ей еще ошиваться… – Кэти презрительно поджала губы. – Держись подальше от Мэри-Энн, солдат! Если тебе интересны такие… такие…
Каргин был не прочь разузнать побольше о загадочной Мэри-Энн, но обстановка к тому не располагала. Притянув Кэти к себе, он нежно поцеловал ее в шею.
– Совсем не интересны, и я о ней уже забыл, детка. О всех забыл, кроме тебя.
Личико Кэти смягчилось.
– Льстец! Ну, ладно, что тут поделаешь… все вы льстецы… в определенное время… – Она подняла бокал и с мечтательной улыбкой промолвила: – Раз ты забыл про Мэри-Энн, выпьем за Париж! Ты расскажешь мне о Париже, Керк?
– О Париже? Как-нибудь потом, бэби. Сначала поговорим о тебе и о твоих прекрасных глазках.
Глядя сквозь янтарную жидкость на свет лампы, Каргин с чувством продекламировал:
Карие глаза – песок,Осень, волчья степь, охота,Скачка, вся на волосокОт паденья и полета.– Киплинг… – зачарованно прошептала Кэти. – Ты знаешь Киплинга, солдат?
– Я его просто обожаю, – сказал Каргин, обняв Кэти за гибкую талию. – Выпьем!
Они выпили.
Жизнь прожить – не поле перейти, но в жизни той были проложены разные тропки для разных целей, в том числе – для покорения женских сердец. Каргин ведал многие из них. Тропки вились прихотливо и были столь же отличны одна от другой, как женские души. Кого-то покоряли нежностью, кого-то – лестью, кого-то – кавалерийской атакой; одни клевали на грубую силу, на мундир в золоченых шнурах, на блеск погон и крепкие мышцы, других приходилось обольщать ласками и поцелуями, цветами и сладкими речами, третьим – пускать пыль в глаза, повествуя о ранах, битвах и подвигах в африканских джунглях. В общем, годилось все, кроме угроз и прямого обмана.
Кэти, как полагал Каргин, нужно было брать мягким напором и интеллектом. Тоска по Парижу, как и способность краснеть, выдавали натуру романтическую, мечтательную, склонную к лирике и поэзии, но в то же время он подозревал, что лирика с романтикой замешаны на здоровом американском прагматизме, идеалами коего были успех, энергия и сила. Это обещало сделать их отношения не только приятными, но и полезными. Романтика подогревает страсть и хороша в постели, а с женщиной практичной можно потолковать, узнав немало интересного и нового. Скажем, о том, какие эксперты шли на приступ халлорановых владений и чем им это улыбнулось.
Он разлил коньяк в маленькие стаканчики.
– Теперь – за тебя, – сказала Кэти, перебираясь к нему на колени. – Люблю мужчин с серыми глазами. Хотя среди них встречаются такие… – Она хотела что-то добавить, но вовремя прикусила язычок и лишь с брезгливостью передернула плечами. – За тебя, Керк! Как там у Киплинга?.. Серые глаза – рассвет, пароходная сирена, дождь, разлука, серый след за винтом бегущей пены…
Воздушное одеяние Кэти распахнулось, и Каргин стал целовать ее соски. Они ожили под его губами, напряглись, распустились, стали розовыми и твердыми, как ягоды шиповника. Внезапно Кэти вздрогнула, застонала, склонившись над ним; ее дыхание обожгло шею, пальцы принялись торопливо расстегивать рубашку Каргина, потом коснулись шрама под левой ключицей, нащупали длинный тонкий рубец, погладили его, спустились ниже. Халатик девушки с легким шелестом соскользнул на пол.