Наемный убийца
Шрифт:
– Какой базар?
– Она сегодня открывает благотворительный базар в приходе Святого Луки, в два часа.
В окно конторы Матер увидел Сондерса, шагающего через замерзшие колеи и кочки немощеной дороги между «Островками уюта». Он повесил трубку и вышел его перехватить.
– Новые сообщения не поступали?
– Есть к-кое-что, – ответил тот.
Старший инспектор все ему рассказал, и Сондерс был искренне расстроен. Он любил Матера. Он был всем ему обязан: это Матер вел его в Скотленд-Ярде от одной должности к другой, более высокой; Матер сумел убедить начальство, что человек, который заикается, может работать ничуть не хуже
– Что? Выкладывайте.
– Это о вашей д-девушке. Она ис-с-чезла. – Сондерс выпалил новость одним махом, преодолев препятствия на одном дыхании. – Ее хозяйка позвонила в полицию, сказала, она не пришла ночевать и утром не появилась.
– Сбежала, – сказал Матер.
Сондерс ответил:
– Н-не н-надо. Вы ей сами сказали, чтоб она п-поехала эт-тим поездом. Она н-не с-соб-биралась выезжать д-до утра.
– Вы правы, – сказал Матер. – Я совсем забыл. Должно быть, они встретились случайно. Но это несчастная случайность, Сондерс. Может быть, ее уже нет в живых.
– Зачем это ему? На нем только кража. Что мы собираемся предпринять?
– Едем назад, в Управление. А потом, – Матер сделал жалкую попытку улыбнуться, – в два – на благотворительный базар.
Викарий волновался. Он не захотел выслушать то, что собирался сказать Матер: у него хватало своих забот. Это недавно назначенный священник, молодой, блестящий и широко мыслящий, присланный из лондонского Ист-Энда, настоял, чтобы мисс Мэйдью пригласили открыть благотворительный базар. Священник полагал, что мисс Мэйдью будет гвоздем программы и привлечет публику, но, объяснял викарий Матеру, зажав его в углу обшитой панелями из смолистой сосны приемной, благотворительный базар не нуждается в таких «гвоздях», он сам по себе привлекает публику. И так вон очередь выстроилась – в пятьдесят ярдов длиной. Женщины с корзинками ждут, когда откроют двери; они пришли вовсе не за тем, чтобы посмотреть на мисс Мэйдью: каждая надеется сделать выгодную покупку. Благотворительные базары у Святого Луки славятся на весь город. Тощая остроносая женщина с камеей у горла всунула голову в дверь.
– Генри, – произнесла голова, – комитет опять растаскивает стенды. Не можешь ли ты наконец что-нибудь сделать? Ведь буквально ничего не останется к открытию базара.
– А где же Мэндер? Это его обязанность, – сказал викарий.
– Ну, Мэндер, естественно, поехал за мисс Мэйдью. – Остроносая женщина высморкалась в крахмальный платочек и, крича: «Констанция, Констанция!», скрылась за дверью.
– Совершенно ничего нельзя с этим поделать, – пожаловался викарий. – Это происходит каждый год. Наши добрые женщины из комитета жертвуют своим временем совершенно бескорыстно. Просто не знаю, что без них делало бы Общество Почитателей Престола. Они уверены, что им должно быть предоставлено право выбирать покупки первыми. Беда в том, знаете ли, что именно они назначают цены.
– Генри, – сказала остроносая женщина, снова возникнув в дверях – ты должен вмешаться. Миссис Пенни оценила замечательную шляпку, которую прислала леди Кандифер, в восемнадцать пенсов и сама же ее купила.
– Дорогая, но что же я могу сказать? Они же тогда вообще откажутся что-либо
– Она опаздывает, – сказал Матер.
– Они вполне способны высадить дверь, – волновался викарий, бросая обеспокоенный взгляд в окно на все удлиняющуюся очередь. – Я должен признаться, мы тут задумали маленькую военную хитрость. В конечном счете, она ведь у нас в гостях. Она жертвует ради нас своим временем и покоем…
Время и покой, по всей видимости, были дарами, о которых викарий вспоминал непрестанно. Ими жертвовали гораздо более щедро, чем медяками во время сбора пожертвований. Он продолжал:
– А мальчиков на улице вы не заметили?
– Там только женщины, – ответил Матер.
– Ах, Боже мой, Боже мой. Я же просил командира бойскаутов Лэнса. Видите ли, я подумал, если бы двое-трое бойскаутов, без формы разумеется, попросили у мисс Мэйдью автографы, это доставило бы ей удовольствие, показало бы ей, что мы ценим… время… покой… – он продолжал огорченно: – Но бойскауты нашего прихода – самый ненадежный отряд в городе…
В дверь заглянул седовласый человек с ковровым саквояжем в руке:
– Миссис Харрис говорила, вроде тут с тувалетом что-то не в порядке.
– А, мистер Бэйкон, – откликнулся викарий, – очень любезно с вашей стороны. Проходите, пожалуйста. Вы найдете миссис Харрис в зале. Небольшой засор, как я понимаю.
Матер взглянул на часы и сказал:
– Я должен немедленно побеседовать с мисс Мэйдью…
В приемную, запыхавшись, вбежал молодой человек и обратился к викарию:
– Простите, мистер Харрис, мисс Мэйдью что, будет выступать с речью?
– Надеюсь, что нет. Очень надеюсь, что нет, – сказал викарий. – И так очень тяжело заставлять этих бедных женщин ждать, пока я прочту молитву. Где мой молитвенник? Кто видел мой молитвенник?
– Потому что я даю материал в «Ноттвич Джорнел», а если она не будет выступать, я могу уйти.
Матеру хотелось взять их всех и как следует встряхнуть, крикнуть им: слушайте, вы! Ваш проклятый базар никого не интересует. Моя девушка в опасности. Может быть, ее уже нет в живых… Но он стоял у стены, тяжелый, неподвижный, внешне спокойный; профессиональная выучка, словно узда, сдерживала его чувства: любовь, волнение, страх; нельзя давать волю гневу, надо спокойно продвигаться вперед, шаг за шагом, выясняя, связывая один факт с другим; если твоя девушка убита, можешь утешиться – ты сделал все что мог в соответствии с высокими стандартами самой лучшей в мире полицейской службы. И он подумал с горечью, наблюдая, как викарий ищет свой молитвенник, сможет ли эта молитва дать ему утешение.
Вернулся мистер Бэйкон и сообщил:
– Теперь оно тянет, – и снова исчез под металлическое бряцание коврового саквояжа. Громкий голос произнес: «Наверх, в просцениум, мисс Мэйдью, в просцениум», – и появился лондонский священник. Он был в замшевых туфлях, лицо его лоснилось, гладко зачесанные волосы слиплись, а зонтик, который он нес под мышкой, казался клюшкой для гольфа; можно было подумать, он только что вернулся в павильон, залепив мяч в белый свет как в копеечку во время дружеской встречи, но принял поражение и глазом не моргнув, как истый спортсмен…