Нагант
Шрифт:
Я отвечал:
– Люблю.
Я лгал, я ненавидел.
Был заключен печально всем известный пакт, грустный триумф советских дипломатов. Что ж, сексуальный мор на Украине, расстрел Альбины Блюхер-Тухачевской и высшего командного состава не прошел бесследно, и финская война безжалостно и откровенно вскрыла несовершенство техники и атмосферу разложенья в армии и флоте, тактическое превосходство противника и уйму прочих недостатков.
На двадцать третье февраля Фройляйн отдарилась дезодорантом, я на Восьмое марта преподнес
Однажды в мае Фройляйн заявила, что у нее нет сил для наших отношений, они поизносились, перезрели, как выставочный плод, большой от времени, пустой и без семян. Я согласился с ней, признался, что все равно на ней бы не женился. Она размазывала по щекам густые вазелиновые слезы: «Ну, почему?» – я пожимал плечами. Май осенил меня спокойствием. В нем поселился чудный призрак девушки в машине цвета и формы леденца из детства. Мятная на вкус красавица, а не усатый, хнычущий капрал: «Ну, почему?»
Как рыбьи кости в горле, мне были и Алеша, и Истребитель крыс. А Фройляйн затаилась на неделю – женщинам привычно расставанье, каждый месяц они теряют с кровью частичку себя, природа приучает их к разлукам – потом неслышно объявилась снова, будто и не исчезала.
– Ну, как дела Алеши? – спросил я. – Не принял?
– Ты не знаешь, чего мне стоило, чтобы он отстал, – Фройляйн завела истерзанную старую пластинку, – я всегда любила только тебя, а сейчас просто пришла проведать…
Мы протянули без скандалов до июля. Я разрывался между Фройляйн и Аленой – остриженною под фокстрот мегерой, с бусинкой в разгневанном носу.
Алена, удивительное имя. Она однажды призналась:
– Ты мог бы меня поставить раком прямо в день знакомства.
Но никаких фантазий:
– Для этого существует одна дырка, – она сжимала зубы.
– Алена, рот открой!
– Маньяк!
А Фройляйн трахалась в носочках и в фартучке. Понятно, что это – из говна нимфетку, но хоть какое-то разнообразие, поэтическая строчка: «На шелковом ковре я нимфе тку: „Люблю“» – набоковская задрочка.
Они чуть не столкнулись, Фройляйн и Алена.
– Ты не занят? – спросила в трубке Фройляйн. – Мне можно зайти?
– Я убегаю, уже в дверях, – голос дрожал. Попался. В соседней комнате лежала распакованной Алена. Скомандовать, чтоб собиралась? Обидится и больше не придет.
– У тебя кто-то есть, – почувствовала Фройляйн, – не ври мне.
Я понял, что капрал мне тоже дорог.
– Перестань, какая чушь. Я очень тороплюсь, но если хочешь, подожду тебя на улице.
Алене я сказал, что в магазин за пивом.
Фройляйн подоспела через минуту.
– Мне нужно в туалет, – расставила силки.
– Нет времени.
– Я не могу терпеть.
– Сходи за гаражи.
Я видел, как она за гаражами выдавливала по капле злость.
Не пойманный – не вор.
Она двусмысленно сказала:
– Очень жаль,
– По какому делу?
– Развеяться, – с прицелом, мол, помнишь наши встречи?
– Во сколько поезд?
– Как обычно, вечером.
– Я провожу.
– Не надо.
Она спустилась в переход метро. Я решил – уловка. Вернется к моему подъезду и будет ждать. Тогда не отвертеться. Я сомневался больше часа, наконец, вернулся, обмирая: вдруг сторожит.
Алена плакала:
– Ты запер меня, как собаку. Где пиво?
Я покаянно молчал. Да разве объяснишь, что капрал главнее по выслуге – два года под одной шинелькой.
К Фройляйн я поехал без предупреждения. Пока я шел от остановки, на дороге подобрал стрекозу величиною с палец, великолепный полудохлый стручок хитина. Лучше подарка не сыскать. Беспечный, я поднялся на этаж и позвонил. Квартира застрелилась тишиной. Но готов поклясться, что шум существовал секундой раньше, и голоса, и музыка. Я подождал шагов, и тишина, пытаясь не дышать, неловко скрипнула паркетом, мне показалось, моргнул дверной глазок. Я простоял не меньше получаса на лестничной площадке, стал на вахту у старушечьей скамейки. В окне качнулась штора, как будто посмотрели и спрятались. Я улыбнулся. «Бедный параноик, – сказал себе, – иди домой, в квартире ни души».
А Фройляйн не поехала в Москву. Мы встретились на следующий день.
Она сказала:
– Передумала.
Случилось вот что. Я сидел в гостях у Фройляйн, и кто-то позвонил. Она схватила пульт, одно нажатие дистанционной кнопки – и заглох проигрыватель дисков. В наступившей тишине Фройляйн предложила:
– Не будем открывать.
В дверь постучали.
– Кто это может быть? – опасливо пробормотала Фройляйн.
Снова позвонили, потом тряхнули дверь.
Я поднялся:
– Пойду взгляну.
– Прошу тебя, не надо, – шепотом взмолилась Фройляйн.
– Дверь сломают, – я тоже перешел на шепот.
– Останься, – она повисла на мне, тяжелая, как вымокшая шуба, – я хочу тебя. – Угодливой и жалкой была эта взмыленная вспышка страсти. – Только не шуми, – Фройляйн разделась с обреченной прытью и легла на пол, – кровать ужасно скрипит. Ну, иди же ко мне, я обниму тебя, – шелестела Фройляйн.
Вмиг распахнулась безобразная изнанка покрова другой недавней тишины. Я задрожал от отвращенья, сварился, задохнулся:
– Это Алеша?
– Нет, люблю тебя!
– Я его впущу!
– Умоляю, – извивалась Фройляйн, – я объясню.
– Попробуй, сука! – Я медленно вползал в штаны.
Фройляйн сорвалась:
– Ты виноват, ты сам толкнул меня к нему, я не хотела. Ты сказал, что мы не можем быть вместе, что не женишься на мне, а я хочу ребенка, семью!
С каким-то ватным чувством в животе, с отравленной идеей размноженья, я повалился на Фройляйн.
Она сопротивлялась и просила:
– Не надо.