Нагие и мёртвые
Шрифт:
Рот никогда не знал, о чем говорить с ними. Ему так хотелось поговорить с кем-нибудь не о пустяках, не о глупостях, а о серьезных вещах. Его разбирала досада оттого, что среди новичков не было ни одного его знакомого. Все солдаты, вместе с которыми он выезжал из США, попали во время последнего распределения в другие места.
Но даже и те ребята, по его мнению, не представляли собой ничего особенного. Рот считал, что все они были очень несерьезными и даже глуповатыми. Единственной темой их разговоров были женщины; больше, казалось, они ни о чем не думали.
Рот уныло рассматривал разбросанные по пляжу палатки. Через день
Проходя мимо одной из палаток, Рот увидел солдата, старательно забивавшего в песок колышки. Он узнал его, это был Гольдстейн, один из тех, кого назначили вместе с ним в разведывательный взвод.
–Привет! – поздоровался Рот. – Ты, я вижу, без дела не силишь.
Не разгибая спины, Гольдстейн вопросительно поднял голову.
Это был молодой человек лет двадцати семи с необычайно белокурыми волосами. Он прищурившись, как это делают близорукие, посмотрел на Рота своими серьезными, слегка навыкате голубыми глазами Его лицо расплылось в радостной улыбке. И эта улыбка, и внимательный взгляд производили впечатление неподдельного дружелюбия и глубокой искренности.
– Закрепляю свою палатку, – сказал он. – Я долго размышлял сегодня, почему она плохо держится, и наконец догадался: в армии совсем не подумали об изготовлении специальных колышков для песка, – продолжал он с явным воодушевлением. – Я взял обыкновенные ветки, очистил их от сучьев и вот делаю из них колышки. Могу поспорить, что такие выдержат любой ветер.
Гольдстейн всегда говорил очень убежденно, но немного торопился, как будто опасался, что его вот-вот перебьют Не будь на его лице морщин у носа и в уголках губ, он выглядел бы совсем мальчишкой.
– Неплохая идея, – сказал Рот.
Не зная, что бы сказать еще, он стоял несколько секунд в нерешительности, потом сел на песок. Гольдстейн продолжал работать, тихо напевая что-то себе под нос.
– Ну, что ты скажешь о нашем назначении? – спросил он.
– Ничего хорошего. Я ожидал этого, – ответил Рот, пожав плечами. Он был невысокого роста, с несколько сутулой спиной и длинными руками. Все в нем казалось каким-то унылым, скучным: и длинный нос, и мешки под глазами, и выдвинутые вперед плечи. Из-за коротко остриженных волос сразу же бросались в глаза большие уши -Нет, мне не нравится наше назначение, – повторил он несколько с вызовом. Всем своим видом Рот напоминал больную угрюмую обезьяну.
– А я считаю, что нам повезло, _ мягко возразпл Гольдстейй. _ В конце концов, нам ведь не придется участвовать в самых жарких боях. Я слышал о штабной роте много хорошего, да и ребята в ней в большинстве с образованием.
Рот захватил горсть песка и начал медленно просеивать его сквозь пальцы.
– Что толку обманывать самого себя? – спросил он. – По-моему, каждый шаг на военной службе – это шаг к худшему... А уж этот шаг будет, наверное, к самому худшему. – Рот говорил таким замогильным голосом и так
– Нет, нет, по-моему, ты смотришь на это слишком пессимистично, – сказал Гольдстейн. Он взял каску и начал забивать ею колышек. – Прости меня, но, по-моему, так на вещи смотреть нельзя. – Ударив несколько раз по колышку, Гольдстейн остановился и свистнул от удивления. – А сталь-то на касках не того... слабенькая, – заметил он разочарованно. – Смотри, какие появились вмятины от колышка. – Он показал каску Роту.
Рот презрительно улыбнулся. Гольдстейн со своей воодушевленностыо раздражал его.
– Одни только красивые слова... – разочарованно сказал он. – В армии как сядут тебе на шею, так и не слезут никогда. Возьми, к примеру, корабль, на котором мы пришли. Ведь нас напихали в него как сельдей в бочку.
– По-моему, начальство сделало все, что можно было, – заметил Гольдстейн.
– Это по-твоему, а по моему – нет, – возразил Рот и замолчал, как бы подбирая наиболее убедительные слова. – Ты заметил, в каких условиях находились офицеры? – спросил он. – Они спали в каютах, а мы, как свиньи, в трюмах. А все это для того, чтобы они могли чувствовать свое превосходство, считать себя людьми особого сорта. Это тот же прием, которым пользовался Гитлер, чтобы внушить немцам мысль об их превосходстве. – Произнося эти слова, Рот, вероятно, думал, что изрекает нечто необыкновенно мудрое.
– Но ведь как раз этого-то мы и не можем допустить, – возразил Гольдстейн. – Мы ведь воюем против этого. – Затем, как будто вспомнив о чем-то, он сердито нахмурил брови и добавил: – А-а... не знаю, по-моему, это просто банда антисемитов.
– Кто, немцы?
– Да, – ответил Гольдстейн не сразу.
– Ну что ж, это одно из объяснений, – произнес Рот с видом наставника. – Хотя все это не так просто, как кажется.
Гольдстейн не слушал его. Лицо его заметно помрачнело. Минуту назад он был бодрым и веселым, а теперь хорошее настроение неожиданно пропало. Рот продолжал говорить, и Гольдстейн время от времени согласно кивал ему головой или поддакивал, но это не имело никакой связи с тем, что говорил Рот. Гольдстейн размышлял над происшедшим сегодня днем эпизодом. Несколько солдат разговаривали с водителем грузовика, а он, Гольдстейн, случайно услышал их разговор. Водитель, здоровенный парень с круглым красным лицом, говорил новичкам о том. какие роты лучше, какие хуже. Уже выжав сцепление и начав потихоньку двигаться, он крикнул ребятам:
«Надеюсь, что вы не попадете в шестую роту: туда всех этих проклятых евреев суют!» Раздался дружный смех солдат, а один из них крикнул: «Если меня назначат туда, я лучше уволюсь из армии!»
Все снова громко загоготали. Воспоминание об этом случае вызвало у Гольдстейна возмущение, он покраснел, негодование смешалось в нем с чувством безнадежного отчаяния, ибо Гольдстейн хорошо понимал свое бессилие и невозможность что-либо изменить. Жаль, конечно, что он ничего не сказал тому парню, который закричал, что не пойдет в шестую роту, но дело было не в парне. Этот парень просто-напросто хотел показать, какой он умный и хороший. Дело было в том водителе грузовика. Гольдстейн снова представил себе гнусную морду водителя, и ему стало как-то не по себе. «Грубое животное», – подумал он. – На него нашло глубокое уныние: все еврейские погромы устраивали люди с такими вот мордами.