«Нагим пришел я...»
Шрифт:
– «Бронзовый век», – раздумывая, повторил Огюст. Он отложил в сторону прут, который больше всего беспокоил Ван Расбурга. И представил себе фигуру без опоры, как гимн человеческой плоти. Одновременно она станет более поэтичной. Впервые за долгое время Огюст улыбнулся. И молча убрал копье.
– А он красивый, – прошептала Роза.
– Ну как, вам стало лучше? – удовлетворенно сказал Ван Расбург.
– Мне бы выставиться в Париже. Знаете, Жозеф, вы правы, бельгийцы мне завидуют, потому что я француз. Если бы парижский
– Вам потребуются огромные связи, – сказал Ван Расбург.
Огюст преобразился. Сама мысль о возвращении в Париж была бальзамом.
– Значит, конец нашему партнерству, – сказал Ван Расбург.
– Мне очень жаль, Жозеф, но что поделать? Я и так слишком долго отсутствовал.
– А если они отвергнут статую? Это возможно…
– Вполне возможно, мой друг. Они и раньше отвергали все, что я представлял. Но нужно же когда-нибудь решиться. Если я не решусь, никогда себе этого не прощу.
– А всего пять минут назад вы хотели уничтожить статую, – сказал Ван Расбург, изумляясь человеческому непостоянству.
– Я назову ее «Бронзовый век». Это более доступно пониманию.
– Я не против того, чтобы расторгнуть наше партнерство, – сказал Ван Расбург, – только в настоящий момент, Огюст, я не смогу выплатить вам все наличными.
Огюст промолчал, он решил, что Ван Расбург пользуется этим предлогом, чтобы помешать расторжению их соглашения.
Наступила мучительная пауза, и тогда Роза спросила:
– Значит, дорогой, мы вернемся в Париж? Навсегда?
– Да. Только нет денег.
– Ты потратил все, что скопил, на натурщика? – спросила она.
– Послушай, – прервал он, покраснев от раздражения. – Тебя это не касается…
– Извините. – Ван Расбург направился к двери. В дверях он сказал: – А скульптура отличная. Помните об этом, Огюст.
Когда шаги Ван Расбурга затихли, Роза сказала Огюсту:
– А будь у нас тысяча франков?
– Перестань болтать! Откуда у меня столько денег?
– Но этого достаточно?
– Мне хватило бы и пятисот. – Ты и меня возьмешь?
– Да! Но чего болтать попусту.
Роза медленно подошла к шкафу, достала старую сумку, на миг, как величайшую драгоценность, прижала ее к груди и бережно подала Огюсту. Он едва поверил своим глазам, увидев, сколько оттуда посыпалось денег: грязные металлические франки, истрепанные, связанные в пачку банкноты, монеты в десять су, монеты в сорок су, многие до того истертые, что не понять, какого они достоинства, почерневшие от времени луидоры. «Их собрала ее любовь», – подумал Огюст, почувствовав внезапный укор совести. Но тут же рассердился: как она посмела утаить это от него?
– Откуда они у тебя?
– Я шила в твое отсутствие и откладывала.
– Я больше года никуда не уезжал.
– Дорогой, но когда ты лепишь, то все равно что в отъезде. Тут, верно,
– Целая тысяча? – Он не верил.
– Думаю, девятьсот пятьдесят. Я откладывала с тех самых пор, как приехала в Брюссель. Почти шесть лет.
Ему стало стыдно, но не мог же он просить у нее прощения за свою грубость. Он скульптор, не муж.
– Милая Роза, видно, мне никогда тебя не понять.
– Теперь ты счастлив, дорогой?
– Почти, – ответил он. – Теперь я могу выставляться в Париже…
– Мы вернемся туда?
– И как можно скорее. – Он задумался и вдруг отдал ей деньги. – Не могу их взять. Спасибо тебе, но не могу. Ты отрывала от себя, а что я дал тебе взамен?
Роза хмыкнула и заметила с крестьянской проницательностью:
– Тебе очень идет, Огюст, когда ты такой серьезный.
– Я всегда серьезный, когда меня что-то волнует.
Они грустно улыбнулись друг другу. Роза отдала сумку с деньгами ему в руки. «Его замечательные, сильные, прекрасные руки», – думала она. Он притянул ее к себе. Она чувствовала, как пальцы впились ей в ладони, огрубевшие от домашней работы и ухода за мастерской. Какая радость быть ему полезной! Огюст поцеловал ее, и она подумала: «Господи, как я его люблю!»
– Другой такой, как ты, нет, милая Роза, – сказал Огюст, – пожалуйста, всегда оставайся такой. – Ее щедрость глубоко тронула его, правда, она не явилась неожиданностью. Он вдруг нахмурился. Почему она так плохо одета? – Отчего ты всегда носишь только черное и серое? Ты ведь знаешь, что я люблю яркие цвета.
Роза опустила глаза и покраснела.
– Разве у тебя нет самолюбия? – Щедрым жестом он подал ей пятьдесят франков из ее же собственных денег, затем вдруг прибавил еще пятьдесят и сказал: – Купи себе новое платье. Два платья.
– А зонтик? Мне всегда так хотелось зонтик, Огюст.
– Хочешь, чтобы я подарил? – Он снисходительно улыбнулся и сказал: – Ладно, раз уж тебе так хочется. Но только смотри, такой, чтоб подходил к платьям и чтоб яркий.
– Такой, как тебе нравится, дорогой.
– И подумать только, что бы ты могла сделать на эти деньги, – задумчиво добавил он.
Часть четвертая. Возвращение.
Глава XX
Огюст вернулся в Париж. Стоял прекрасный солнечный день. Он поднялся на верх Триумфальной арки и, когда увидел город, Нотр-Дам, Лувр, Сену, Дом инвалидов, знакомые и дорогие его сердцу, он понял, что наконец-то дома. Какое счастье! Париж, какой он необыкновенный! Сегодня отличная погода, ясный, прозрачный воздух, когда видно вдаль на многие километры. Казалось, весь город у его ног. Впервые Триумфальная арка не вызывала у него раздражения.