Наглое игнорирование
Шрифт:
— Бери его саквояж и пошли, — велел одноглазый, снимая с женского трупа сумку, великоватую для обычного ридикюля. Пнул ногой чемодан, тот явно набит тряпьем.
— Слишком тяжелый! — удивился одноногий, ухватившись за докторский тючок.
— Некогда разговаривать, выдвигаемся!
Добрались до жилья Гаманна без осложнений. Поглядели добычу. Женские украшения с неплохими камешками, разнобойные, но безусловно ценные, а в саквояже кроме золотишка в россыпи – даже два тяжеленных, несмотря на маленькие размеры – желтых слитка, явно золото тоже. Увидел на них клеймо с двуглавым орлом – подумал, что австрийское, но надпись на русском. Потом два свертка с золотыми
— Это уже неплохо для отхода, — оценил весело Шаттерхенд.
— Да. Сегодня останешься у меня, район этот защищен куда лучше, да и случись что – дежурить проще. Как и обороняться. Завтра будет ясно, что делать дальше.
Утром в канцелярии было суетно. Информация была путаная и противоречивая. Для себя Гаманн сделал простой вывод – все стало еще хуже. Русская дивизия СС, которая получила от красных по зубам, бросила фронт и теперь решила помочь буйным чехам, напав на своих же братьев из СС. Впрочем, раз предатель – и второй раз предаст. Шито белыми нитками – они помогают чехам освободить от слабого гарнизона город, отдают его на блюдечке американцам. Получают за это пропуск в благословенный американский плен, отмежевавшись от остальных СС. Черт их дери, может и получиться. Не утерпел, как выдалась минутка, добрался до канцелярской одноногой крысы, спросил его, что тот скажет. Как американец.
Шаттерхенд похлопал рыжими телячьими ресницами, потом осклабился и вынес вердикт:
— Толковали, было дело, что Прага – в советской зоне оккупации будет.
Гаманн кивнул. Попали в начале этого года английские документы с разгранлиниями, аккуратно в немецкие руки.
— И что?
— Опять же ставлю на то, что мои компатриоты не станут из-за местного пива портить отношения с русскими. Тем более – в Мюнхене пиво куда лучше, а Мюнхен под компатриотов идет. Мы, немцы, сейчас разменная монета, а уж эти русские предатели… Да еще и нас они предали. Гнилой товар, да и Прагу им не отбить. Слабы они в бою.
— Да, восстание шансов не имеет, даже с этими русскими как бы эсэсовцами… Набрали всякой дряни в наши войска, какой только твари не найдется, — позволил себе Гаманн оголтелую критику руководства. Впрочем, редкий эсэсман был доволен тем, что вместе с ним служит всякая низкосортная сволочь, самых ублюдочных кровей, даже украинцы и русские.
— К слову, чифтен, сейчас уже никто не помнит толком, что перед войной немцы приехали со всего мира. Я нашел в документах погибших в последней бомбежке такое удостоверение – одноногий показал невзрачную серую книжечку.
Одним глазом внимательно бывший танкист осмотрел эту книжечку, вчитался, удивленно покачал головой.
— Это партийный билет коммуниста из США? — спросил, чтобы быть уверенным.
— Точно так, чифтен. Боюсь только, что это можно гордо показывать только русским. И еще – надо бы нам сделать свои фотографии, штуки четыре, есть у меня мастер, который их вклеит куда угодно. Но при условии, что мы его с собой возьмем.
— Это да, твоим, как ты говоришь, компатриотам лучше такой партбилет не показывать. Татуировка у тебя есть?
— Не, чифтен, я ее решил не делать. А если мы встретимся с американцами… Тут только на болтовне выезжать можно. Они, к слову, знают, что много немцев хорошо говорит по-английски, потому задают вопросики с заковырками, спрашивая на жаргоне или о таких вещах, которые любой американец понимает. Рассказывал один человечек, ему сдуру пленный джи-ай
— И какие вопросы? — задумчиво спросил Гаманн. Он и сам решил, что вдвоем выбираться слишком рискованно, одна случайность – и все. Раз чехи взбунтовались, то парой убегать очень опасно – встретишь патруль чешских наци – и все, капут.
— Например, спрашивают: "кто такой Голос?" Любой американец знает, что так зовут Френка Синатру. А немец – нет, конечно. И его немедля хоп – и расстрелять. И да, чифтен, я даже могу жевать резинку при разговоре с начальством и стоять с руками в карманах, так что я бы прошел проверку у компатриотов, — не без намека сообщил Шаттерхенд.
— Очень ценно, — признал Гаманн. Потом уточнил, что пока резинки жевательной нету поблизости, вместо чуингама придется наводчику жевать старые подметки. Чтобы не раскусили, пока восстанавливает забытый навык. Одноногий шуточку оценил, коротко хохотнул. Кивнул, когда бывший командир роты приказал поискать еще одного-двух возможных компаньонов. Среди низового звена было больше упертых в идеологию дураков, но и трезвых голов там хватало. А брать себе равных Гаманн опасался, здесь, среди тыловой сволочи фронтовое братство было чуждо и продать ближнего для циничной сволочи в чинах было куда как просто.
На следующий день, следуя на службу и слушая уже привычную стрельбу на окраине миллионного города, гауптштурмфюрер, повернув за угол, натолкнулся на неприятную сцену. Кюбельваген, набитый всякими явно гражданскими вещами, трое парней – одетых совершенно различно, но явно из СС, гражданский чех, верещащий какую-то нелепую дичь и бледный, но решительный пражский полицейский, хватающийся за кобуру.
Стоявший ближе всего эсэсман, державший в охапке перину, резко повернул голову, заметив движение сбоку и оторопел.
Гаманн тоже удивился, глядя на подтянутого, даже в мешковатой камуфляжной куртке, парня в высоких надраенных сапогах. Никак не ожидал встретить в Праге своего подчиненного по кличке Скромник. Тот даже посреди пыли и грязи ухитрялся выглядеть щеголевато, имел пристрастие к хорошим вещам и обуви и был любимчиком старшины роты, потому как умел достать все что угодно. Про него говорили, что если его выкинуть посреди Сахары, то к краю пустыни он доберется на личном верблюде с гаремом, бочкой воды и парой мешков фиников. И парой негров, которые будут махать над ним опахалом и держать зонтик. При том внешность этот прохвост имел самую невинную, часто заливался девичьим румянцем и с первого взгляда никто бы и не заподозрил таких его талантов. и да – еще он всегда ухитрялся вывернуться из неприятностей, выходя сухим из воды. И вот – неожиданно – встреча посреди Праги!
Что удивительно – и Скромник узнал своего командира, неожиданно эталонно щелкнул по-прусски каблуками и рявкнул: "Смирно!"
Остальные участники этой нелепой сцены на секунду отвлеклись, глянув на нового участника. Гауптштурфюреру очень не понравилось, что второй из эсэсманов – потертый, в видавшей виды полевой серой форме, единственный с каской на башке, немного довернул свой русский, потертый до белого блеска вместо воронения на кожухе ствола, автомат и теперь мог дать очередь и по чеху и по нему, Гаманну. Рожа у этого парня с ППШ была совершенно бандитской. Тупой, но решительный, мерзавец. Смирно он не встал, так, чуточку обозначил изменение позы. Зато чех в гражданском кинулся, словно Господь бог пожаловал и залопотал на сносном немецком, с характерным шепелявеньем о том, что пан офицер должен помочь мирным гражданам и органам правопорядка и остановить грабеж.