Нагота

Скуинь Зигмунд Янович

Ему могло быть лет тридцать пять, тридцать семь. Молодой человек неопределенного возраста — удачно сказано. С коллекционными наклонностями. Сэр в своих высказываниях иной раз был цинично-простодушен. Конечно же, если мужчина тридцати пяти лет не живет нормальной семейной жизнью, это кое-что значит. Скорее всего, разведенец. Вырвался «на свободу», теперь смакует радости жизни. Сразу видно, из гурманов, к каждому застолью подавай ему что-нибудь свеженькое. И надо признать, для подобной роли у Хария Малвиня все основания: мужественные стати, довольно сносная наружность,

пошитый на заказ костюм, «Жигули» последней модели. К тому ж еще коллекционер...

— А я, грешным делом, люблю винцо попивать. Особенно белый вермут, — сказала Велта. — Почему б не выпить. Порок старый-престарый.

М а й я. Все пороки старые-престарые. (Какой милый, приятный сюрприз!)

С э р. Немало появилось и новомодных пороков. Скажем, коллекционирование грампластинок.

М а л в и н ь. Это не порок. Радость жизни.

С э р. Все зависит от того, какие пластинки коллекционируются. Если, скажем, французские, покупаемые с рук по четвертному штука, — это порок.

М а л в и н ь. Бутылка французского коньяка в магазине стоит ровно столько же.

— В древности виноделие было единственным средством сохранения витаминов, — сказал Турлав.

— Вы считаете, древние пили вино ради витаминов? — Велта смотрела на него с лукавым прищуром. — Славное у вас мнение о древних. Я, пожалуй, могла бы поспорить, что вино всегда и везде служило для одних и тех же целей.

Этой даме нельзя было отказать в известной прямоте. Не молода уж, — впрочем, это ее даже красило. К ее женским прелестям следовало отнести и ту приятную непосредственность, которая приходит не сразу, не вдруг. Для учительницы она слишком ухожена, для врача — чересчур модно одета. Скорее всего — работник торговой сети.

Чай кипятился прямо на столе в прозрачной посудине. Вода клокотала, приковывала взгляды.

— Как вы думаете, что это за прибор? — спросил Сэр.

— Чаеварка.

— Вот и не угадали. Это та самая установка, с помощью которой Фауст пытался получить эликсир вечной молодости. Когда на киностудии снимался фильм, меня попросили сделать «что-нибудь эффектное, притом совершенно идиотическое». Один экземпляр остался у меня на память.

— Очень даже впечатляюще: старик Фауст кипятит чай и рассуждает о том, как жизнь коротка, — заговорил Харий Малвинь.

— Все мы немного Фаусты, — сказал Сэр, — и те, кто чай кипятит, и кто сам кипятится.

В е л т а. А результат один — ничего-то ни у кого не выгорает.

М а л в и н ь. Как не выгорает? У Фауста выгорело.

В е л т а. Что ж у него выгорело?

М а л в и н ь. Молодость обрел. Получил Маргариту.

В е л т а. Не с помощью же чая. Это все ему дал Мефистофель под залог души.

Турлав посмотрел на Майю. Она тоже посмотрела па него. Турлав выдержал ее взгляд с подчеркнутым равнодушием. Слишком, быть может, подчеркнутым. И отчего это раньше ему казалось, будто у нее в глазах тайна? Никакой тайны нет. Глаза говорили прозрачно и ясно. «Дурень ты, дурень! Теперь-то наконец понял!»

М а й я. Я толком не помню, что стало с Маргаритой.

С э р. Эта сюжетная линия нынче устарела.

В е л т а. Как раз наоборот!

М а л в и н ь.

В наше время женщины не сходят с ума лишь оттого, что кто-то там на них не женится.

В е л т а. Типично мужская философия. Этим летом в Хельсинки я смотрела английский фильм о печально известном Генрихе Восьмом, который приказывал обезглавливать своих жен. Пятерых, или сколько их у него было. В книгах пишут: мерзавец, выродок, садист. А режиссер утверждает — ничего подобного. Все несчастье его в том, что он мечтает о сыне. Законнорожденном наследнике престола. В то время как жены рожают только дочек или вообще никого. Развестись нельзя, папа римский не позволит. А годы идут, время не ждет. Что делать бедному Генриху?

С э р. Нам с Харием такое не грозит.

В е л т а. Ах, мужчины, все вы немного Генрихи Восьмые. Даже если без жены шагу ступить не можете.

С э р. И это к нам не относится.

В е л т а. К вам тоже.

М а л в и н ь. У нас нет жен. У нас есть сыновья.

Из колбы повалил пар, запахло чаем.

— Эликсир готов, — сказал Сэр. — Кому налить? Тебе, Майя?

— Благодарю, — ответила Майя. — Я буду пить вино.

— Я тоже буду пить вино, — сказал Малвинь.

— Мой милый Альфио, не обижайся, — сказал Сэр, — нашей компании винные пары дороже чайных.

— На сей раз рискну отмежеваться от вашей компании.

Чай был горяч как огонь. Турлав обжег губы.

Велта с Малвинем заговорили об известных им одним диапозитивах, Сэр угощал Майю новейшим своим изобретением — морковным коктейлем. Выяснив все относительно диапозитивов, Малвинь занялся проигрывателем.

Турлав взглянул на часы. Глупо и неприлично, нельзя было этого делать, но само собой получилось. От Сэра не ускользнул его жест.

— Ладно, ладно, торопыга, понял тебя, — сказал он. — Надеюсь, присутствующие нас извинят.

 

Внешне ничего не изменилось, на лице все та же перченая усмешка, в петлице по-прежнему гвоздика, в руке дымящаяся сигара, и все же Сэр, сидевший теперь перед ним, казался другим человеком. Он так быстро перестроился, что Турлав никак не мог подобрать нужную тональность, и разговор с директором пересказал довольно путано, чуть ли не с мальчишеской бравадой. Затем, стараясь не напускать на себя серьезность, заговорил о вещах, им обоим хорошо известных.

И чего я ломаюсь, сам на себя рассердился Турлав, ведь я приехал для того, чтобы все высказать начистоту. Конечно, обстановка оказалась не той, на которую я рассчитывал, однако здесь никто не мешал. Выброси из головы эту девчонку. Время подумать о более важных вещах.

— Короче говоря, — прервал он себя, — моя точка зрения по этому вопросу тебе известна, хотелось бы услышать твою. (Опять сморозил глупость! К чему этот дурацкий пафос?)

— Послушай, Альфред, мы с тобой давние знакомые. — Неожиданно согнав с лица улыбку, Сэр ткнул сигару в пепельницу. — Скажи, тебе не кажется, что ты постарел?

— Постарел? С чего вдруг?

— Да вот смотрю — воюешь с новым. Руководствуешься личными мотивами.

— А если я убежден... То, что некоторые считают...