Нагуаль
Шрифт:
– Я такого не говорила, – покачала я головой, в глубине души понимая, что оправдываться бесполезно: выражение лица Джеймса красноречиво это подтверждало.
– Говорила, – протянул он, поигрывая сигаретой в пальцах, – ты еще и не такое мне говорила. Что, испугалась, что придется отвечать за свои слова?
– Я готова ответить за все свои слова, – отчеканила я, стараясь не показывать дрожи в голосе, – но только за те, которые помню.
Он снова усмехнулся.
– Хочешь знать, в чем твой прокол? Шампанское. Ты не пьешь его, Фэй. Я же знаю твои вкусы, они у тебя очень принципиальные, и так было всегда. Ты вообще очень принципиальная, да, детка? В постель со мной пошла, наступила себе на горло, чтобы задницу прикрыть, а вот шампанского ни глоточка не сделала, не смогла
Я прекрасно помнила, как Джеймс стоял с бокалами, как уговаривал меня выпить и тщательно следил за каждым движением, но только теперь поняла истинный смысл его поступка. Не напоить он меня хотел, а проверить. Отсюда и его неоправданное стремление нарушить рекомендации врача – не собирался он заботиться о моем здоровье и заранее это понимал. Стоя в больничном коридоре у палаты кивал и соглашался, ухмыляясь, что доктор впустую сотрясает воздух. Неужели он такой? Или это двадцатилетняя Кристина его довела? Что-то случилось между нами в прошлом, но как доказать, что за свои действия в течение последних лет я нынешняя сейчас не отвечаю?!
– Я не пила шампанское, потому что не хочу осложнений со здоровьем! – попыталась я его образумить.
– Ну да, ну да, – казалось, мои оправдания только больше злят Джеймса, выводят из душевного равновесия, и я запоздало прикусила язык. – Конечно, это из-за здоровья. Конечно, ты ничего не помнишь. Не помнишь, какую одежду любишь, не помнишь, где живешь. Номера своих многочисленных любовников тоже, наверное, забыла? Очень продуманный ход, Фэй. И своевременный. Хотя ты вообще по жизни очень продуманная. Из больницы звонила только папе. Какая послушная девочка. Сбежать не пыталась. Думала, что сбежишь позже, когда обведешь вокруг пальца меня? Да?! Ты так все рассчитала?! Один раз сбежать не смогла, но решила не сдаваться?!
Он не повышал голос, но от этого становилось только хуже: я видела, как стальная пружина внутри него скручивается все туже и со страхом ждала, что случится, если она выстрелит. Откуда он знает, кому я звонила в больнице, если забрал телефон? Чтобы связаться с родными, мне пришлось просить медсестричку… да-да, ту самую, которая потом зачем-то благодарила моего мужа.
– Ты заплатил медсестре, чтобы она следила за мной, – озвучила я догадку, и то, как Джеймс улыбнулся, уже послужило ответом. – Значит, и одежду не привозил не просто так? Я в той дурацкой распашонке дальше туалета выйти стеснялась… И это ты специально организовал? Да с чего ты взял, что я стала бы куда-то убегать?
И тут же захлебнулась дыханием: он запрыгнул на постель, схватил меня за горло, в глазах стояло дикое, звериное желание уничтожить, разорвать, непонятно еще, как сдерживался. А я, глупая, все вспоминала, как соблазнял, двулично, лицемерно, с рассказами, как мы были счастливы вместе. И ведь я же попыталась устроить разбор полетов, спрашивала, почему не приходил, а он отвечал ровно и гладко, даже глазом не моргнул. Ни разу не обмолвился ни о чем, упомянул, правда, ссору, но так мимолетно и равнодушно, будто пустяк давно забытый. И этот его порыв, когда переодевалась в больничной палате, теперь стал выглядеть иначе. Вот тогда в Джеймсе, возможно, и проявилась хоть капелька искренности. Тогда, а не в момент, когда на балконе меня терзал или в постели этой самой со мной валялся.
– Все верно, умная девочка, – смакуя каждое слово, произнес он мне в лицо. – И медсестре заплатил, дорогая. И другому персоналу. Чтобы глаз с тебя не спускали, чтобы о каждом твоем чихе докладывали. Как зубы чистишь, какие процедуры принимаешь, на что в окошко глядишь. – Он тонко улыбнулся. – С кем пытаешься связаться. А ты даже Фоксу сдержалась, не позвонила. Очень, очень продуманная малышка Фэй.
Мне стало противно – не от него, от самой себя. От того, как хохотала с ним после секса, когда интуиция, убаюканная на волнах телесной нирваны, спала, как сытая кошка в уютном уголке, воздушные замки в голове подпирали шпилями облака, эндорфины в крови шкалили сверх предела. Вот Джеймс молодец, каждый его шаг, каждое действие вели к намеченной цели, и эта цель, похоже, заключалась в том, чтобы
Внутри что-то оборвалось: он смотрел мне в лицо, сжимал пальцы на горле, а мои губы все еще горели от его поцелуев.
– Джеймс, прекрати! – прохрипела я через силу. – Остынь! Ты задушишь меня!
– Тебя давно следует задушить, Фэй, – он закрыл глаза, провел носом по моей щеке, втягивая запах. Поглощенный страстью любовник. Бешеный псих. – Ты же, сука, меня самого главного лишила. Мой бизнес задумала развалить, да? Компанию, которая досталась мне от отца… ты же знала, как я дорожу этим делом. Зачем? Я же для тебя ничего не жалел, никаких денег! Чего тебе не хватало?! Кому ты сливала информацию весь последний год? Кому, отвечай? Кто стоит за рейдерами, которые теперь скупили все мои активы и долги по займам? А?!
И опять я шестым чувством догадалась: Джеймс наконец-то открыл мне самое больное. Вот теперь он закричал, оглушая меня так, что я невольно зажмурилась, встряхнул, что есть силы, продолжая орать в лицо обвинения, не зная, а может, не желая признавать, что в моей голове – только черная дыра вместо ответов на его вопросы. Сыпал терминами, не всегда знакомыми, и все, что удалось понять: его компанию кто-то перекупил подпольно, и такие дела невозможно сделать в один момент, так же как нельзя просто прийти с улицы и украсть бизнес. Кто-то долгое время изучал состояние внутренних бизнес-процессов, примерялся, а потом совершил захват. И Джеймс считал, что это я впустила врага в его родовое гнездо. Пружина напряжения, которая сворачивалась в нем все туже, безудержно выстрелила, как я и боялась.
– Ты копалась в моем домашнем лэптопе! – шипел он мне, сжимая до синяков шею. – Куда ты пересылала все копии документов, мою переписку с инвесторами, с кредиторами?! Отвечай быстро!
Я молчала, болтаясь в его руках, как кукла, и борясь за каждый глоток воздуха. Мои замки рухнули без какой-либо надежды на воскрешение. Зачем кричать в ответ, зачем оправдываться, умолять, пытаться доказать, что я не такая, что девочка Кристина, которой я оставалась до недавних пор, ни за что не стала бы так поступать? Кто-то же вырезал на груди Джеймса эти буквы, кто-то слил его бизнес, кто-то довел его до состояния белой пелены перед глазами, и как я, беспомощная, лишенная якорей из прошлого и огромного куска собственной личности, могла ему обратное доказать? Как я вообще могу кому-то доказать, что ничего не помню? Отсутствие памяти не определишь по показаниям приборов, память не сдашь на анализ и не получишь врачебную справку о том, что ты теперь ущербная. Шизофрению, вот, можно получить как диагноз, пройдя медицинские тесты, говорят, притворщиков они вычисляют на ура. А какой тест подтвердит, что я не вру, что ничего не помню?
Да и за помощью тоже обратиться не к кому. Даже собственный отец предпочел общаться с мистером Уорнотом, а не со мной. Может, поэтому папа так злился? Это на самом деле сделала я? Все, в чем меня Джеймс обвиняет? И если я все-таки вырвусь отсюда, если приеду к родителям, прибегу за утешением, дадут ли они его мне?
Но хуже всего было то, что наше «долго и счастливо» проклятое, такое коротенькое, такое ничем не обоснованное, адским огнем прожигало мне грудь. Я ведь поверила. Я ведь на минутку представила, как все могло бы быть. Я ведь хотела этого и поддалась Джеймсу, запретила себе думать о плохом. Наше «долго и счастливо» протянуло недолго и сгорело, как папиросная бумага на ветру, развеялось ничтожным пеплом, будто и не было. Потому что после такой ненависти, какую обрушил на меня муж, никаких «долго и счастливо» уже не бывает. Не случается в жизни сказок. Не происходит попросту. Джеймса трясло и скручивало от прошлой Кристины, а меня нынешнюю трясло и скручивало от разбитого им сердца, от того, как он мои мечты о браке на корню все вырубил, как нежным любовником притворялся, а сам лишь планировал вывести на чистую воду, и плевать, кто из нас теперь виноват, кто сделал опрометчивый шаг, не разобравшись для начала в поведении другого. Отличный секс – не повод для любви, не правда ли?