Находка на станции Стрельна
Шрифт:
– Она, – Степанов погладил рукой по колену. – Хозяйственная она.
– А что семья? – Иван Иваныч обиженно засопел. – Да и не мое это, братец, дело – в семейных делах разбираться, – успокоил его Путилин. – Мои мысли более занимает убиенный. Значит, ничего добавить к делу не можешь? – Степанов неопределенно пожал плечами. – Так-так, а кто этой дорогою еще ходит?
– Не знаю, – задумался служащий, – там сколько живу, никого не встречал.
– Понятно, а как тело обнаружил?
– Да как, – удивился вопросу Иван Иваныч, вроде бы уже сказал. –
– Много выпил?
– Достаточно, – и Степанов спохватился, что себя выдал.
– Давай далее, как я сказал, меня больше занимает иное, нежели твое поведение на службе.
– Иду я, ругаюсь вполголоса. Не обращаю ни на что внимания, будто с Клавкой говорю, – бросил быстрый взгляд на Путилина, имя вылетело вдовы. – Споткнулся и упал, вот и брючину вымазал, – он показал рукой на пятно на колене. – Когда поднялся, зажег спичку. Белое тело и без головы. Меня такой испуг обуял, вмиг вся хмель из головы вылетела. Я, не разбирая дороги и не беспокоясь, что могу упасть, побежал на станцию предупредить об убитом. Вот и все.
– Хорошо, – изрек Путилин. – Хотя хорошего здесь мало. Скажи-ка, братец, ты ведь на службе каждый день?
– Не совсем так. Воскресенье – мой неприсутственный день.
– Пусть так, – Иван Дмитриевич поднялся с дивана и, заложив руки за спину начал прохаживаться по зале. Вслед за ним пружиной вскочил Степанов. – Ничего в последние дни необычного не видел?
– Не знаю, – пожал плечами Иван Иваныч. – Как и каждый божий день, приезжают господа и дамы, отъезжают.
– Понятно, а вот чтобы внимание привлек, ну, там скандал какой или кто буянить начал.
– Не припомню, у нас полицейский при станции приставлен, так тот не допустит ничего лишнего, слишком Селиван строг.
– Это тот, что нас провожал сюда?
– Так точно, он самый.
– Тогда более не держу, ты, братец, кликни Селивана.
Иван Дмитриевич видел, как на улице появился Степанов, плечи расправлены, словно подвиг какой совершил или от начальства поощрение заслужил. Подошел к Селивану, стоящему на платформе, и что-то сказал. Полицейский поправил ремень, не стал ничего спрашивать у Ивана Иваныча, а сразу направился к петербургскому гостю.
Раздался громкий требовательный стук, дверь отворилась, и на пороге появилась высокая ладная фигура полицейского. По лицу невозможно было понять ничего, словно вошла статуя с каменной физиономией.
– Ваше высокородие… – начал он, но Путилин поморщился и махнул рукой.
– Проходи.
Но Селиван так и остался стоять у двери.
– Скажи-ка мне, Селиван, – посмотрел Путилин на стоящего у двери полицейского, но тот только недоуменно моргал и ничего не произносил.
– Как тебя по батюшке?
– Степаном отца звали.
– Вот что, Селиван Степаныч, в последнее время на станции никаких происшествий не случалось?
– Никак нет, – гаркнул Селиван.
Путилин вновь поморщился.
– Тише,
– Извиняюсь, ваше высокородие!
– Так было что-то или нет? Мне интерес представляет все, что было.
– Да ничего такого и не было, у нас же публика вся, почитай, из благородных, а они поведения богоугодного.
– И офицеры ведут себя пристойно, и, скажем, молодые люди?
– Вы про это, – Селиван выдавил на одном дыхании. – Офицеры, те иной раз, когда выпимши лишнего, что-нибудь учудят, но меж собой, а чтобы к статским – ни-ни.
– А молодежь?
– Они тоже, конечно, ведут неподобающе, вот намедни трое совсем молоденькие, а вина, видимо, попробовали, хотя и вели себя тихо, но какие-то настороженные были.
– Если запомнил, чем привлекли внимание?
– Больно уж тихо себя вели.
– Не скандалили же?
– Так вели себя тише травы, шепотом переговаривались. Странно как-то.
– Понятно. Запомнил их?
– Увидел бы, узнал.
– В чем они одеты были.
– В гимназической форме.
– Не вспомнишь, какой гимназии?
– Никак нет.
– Убиенного видел?
– Так точно.
– Не он ли среди тех гимназистов был?
– Не могу знать, этот без головы и голый, в таком виде не признать.
– Хорошо, тогда опиши тех гимназистов.
Селиван так толково описал гимназистов, что Путилин достал книжечку и занес слово в слово сказанное полицейским. Иван Дмитриевич привык запоминать или записывать все, чтобы потом отсечь лишнее, словно скульптор от куска мрамора.
– Ступай, братец, – начальник сыскного отделения смотрел в окно.
Глава четвертая
Все начинается в столице
Ближе к трем часам пополудни исправник любезно предложил отобедать у него дома. Марфа Васильевна, говорил он, предупреждена, что пожалуют столичные гости, так что расстарается. Кухарку она не держит, добавил Константин Николаевич, а делает все сама. Господь не дал им детей, вот она и норовит угодить мужу, и прикрыл рукой улыбку.
Иван Дмитриевич не стал отказываться от столь заманчивого предложения и любезно согласился, напомнив, что он не один. На что исправник заметил, гостям, мол, всегда рад и всегда найдется и тарелка супа, и кусок мяса, ну и кое-что покрепче, чтобы обед пресным не казался.
Хозяйка оказалась особой средних лет, но довольно привлекательной, в особенности добродушной улыбкой и русыми волосами, непослушно выбивающимися из-под чепца. Марфа Васильевна сама вызвалась быть сегодня в роли прислуги и попросила не смущаться. После великолепных щей со свежим, теплым хлебом, казалось только вынутым из печи, на столе, словно из воздуха, появились, печеный гусь и баранья нога под причудливым соусом.