Наикратчайшая история Китая. От древних династий к современной супердержаве

Джейвин Линда

«Дорога в тысячу ли [19] начинается с одного шага» – возможно, это самая знаменитая фраза из «Дао дэ Цзин».

Нам очень мало известно о жизни Лао-цзы. Мы даже не знаем, когда именно он жил. Древнейший экземпляр текста «Дао дэ Цзин» датируется приблизительно 300 годом до н. э. Текст трактата написан на бамбуковых планках, поэтому невозможно точно сказать, в каком именно порядке его следует читать. Лао-цзы во многом остается таинственной фигурой, как это шутливо описал в своем стихотворении поэт Бо Цзюйи, живший больше чем

на тысячу лет позже [13]:

19

«Тысяча ли» в этом случае идиоматически означает очень долгий путь. – Прим. ред.

«Кто говорит – ничего не знает,Знающий – тот молчит».Эти слова – от людей я слышал —Лао-цзы сам сказал.Но если так, и философ ЛаоИменно тот, кто знал, —Как получилось, что он составилКнигу в пять тысяч слов? [20]

Чжуан-цзы, самый известный после Лао-цзы даосский мыслитель, жил примерно в IV веке до н. э. Он иллюстрировал трудные для понимания идеи трактата «Дао дэ Цзин» остроумными притчами и увлекательными историями. Одна из самых известных историй Чжуан-цзы – та, где рассказывается о сне, в котором он был бабочкой. Проснувшись, он понял, что он – человек, которому приснилось, что он бабочка. Но затем он подумал: а что, если он бабочка, которой приснилось, что она человек, которому приснилось, что он бабочка? Разве можно узнать это точно?

20

Перевод Л. З. Эйдлина.

Причудливая история о сне бабочки типична для Чжуан-цзы, который использовал притчи, чтобы разъяснить идеи даосизма о трансформации, непостоянстве, восприятии и реальности

Чжуан-цзы – источник многочисленных апокрифических историй о встречах Конфуция и Лао-цзы. В одной такой истории Конфуцию, желавшему изложить свои идеи правителям некоего царства, понадобилось каким-то образом попасть ко двору. Он обратился к Лао-цзы, который в этой истории был ушедшим на покой хранителем дворцовой библиотеки. Конфуций долго и обстоятельно излагал свои идеи, и Лао-цзы стал терять терпение.

– Расскажи мне все это в двух словах, – сказал он.

– Добродетельность и долг, – ответил Конфуций.

Лао-цзы ответил, что если человечеству присуща добродетельность, то людям нужно лишь обратиться внутрь и следовать своей природе: «Лебедю не нужно ежедневное омовение, чтобы оставаться белым; ворону не нужно каждый день купаться в чернилах, чтобы оставаться черным» [14].

Последователи конфуцианства

были одержимы правильным образом действий в любой ситуации, даосизм же проповедовал у-вей , «недеяние», – нужно течь, как течет вода в природе. Последователи Конфуция страстно желали служить правителю; даосы славились тем, что не интересовались участием в управлении. Приверженцы даосизма создали разнообразные ритуалы и тренировки: от медитации, алхимии и лечения энергией до поисков бессмертия через сексуальные практики (такие, как мужское воздержание от эякуляции) и употребление различных снадобий; они на протяжении тысячелетий раздражали добропорядочных конфуцианцев.

Однако два этих философских течения были едины в почитании древнего и таинственного текста, предназначенного для предсказаний, – «И Цзин», или «Книги Перемен». «И Цзин» состоит из 64 гексаграмм, представляющих собой все возможные сочетания сплошных (ян) и прерывистых (инь) линий, сгруппированных по шесть. Как и «Дао дэ Цзин», «Книга Перемен» возникла в виде сшитых в свитки бамбуковых планок. Автор ее неизвестен. Переводчик Джон Минфорд называет ее «самой странной и необъяснимой частью [китайского] религиозного канона… столпом государственной идеологии, и в то же время искусным и мощным средством распространения широкого спектра неортодоксальных идей». Он объясняет ее положение «книги высшей мудрости» в Китае тем, что «центральные понятия “И Цзин” – инь и ян, Дао, Добрая Воля и Самосовершенствование – занимали практически всех китайских мыслителей вплоть до ХХ века» [15].

Инь и ян – космическое двуединство противоположных, но дополняющих друг друга взаимозависимых сил, которые ассоциируются с понятиями мужского и женского, – занимают центральное место в мистической мысли Китая

Еще один выдающийся мыслитель эпохи Сражающихся царств, Хань Фэй (280–233 до н. э.), написал первый известный комментарий к «Дао дэ Цзин». Он также впервые упоминает палочки для еды, отмечая, что правитель династии Шан использовал палочки из слоновой кости. Хань Фэй был выдающимся легистом. Он считал, что бесполезно править, подавая пример высокой морали, за что выступал Конфуций. Добро и зло принимали ту форму, которой желал правитель. Конфуций считал, что законы лишь поощряют людей придумывать способы их обойти. Хань Фэй же полагал, что законы – это основа эффективного правления. Он предложил систему взаимного наблюдения и режим, который вознаграждал желательное поведение и наказывал нежелательное в соответствии с установленными правителем стандартами: «Цель награды – поощрение, цель наказаний – предотвращение» [16]. Современная писательница Чжа Цзяньин говорит о выдержавших проверку временем идеях Хань Фэя: «Если в искусстве управления империей в китайском стиле конфуцианство представляет собой внешнюю оболочку, то легизм – это его внутренняя суть. Выражаясь более прямо, это неизменное сердце тьмы китайского государства» [17].

Конец ознакомительного фрагмента.