Наивный человек среднего возраста
Шрифт:
— Мелочные, смешные амбиции… — поджимает губы секретарша. — Вы мечтаете стать послом.
— Чепуха. Я мечтаю утереть нос какому-нибудь послу.
— И это тоже мелочно. Вы напоминаете мне моего младшего брата, заветной мечтой которого было стать хорошим боксёром…
В этот момент в мою дверь легонько постучали. Я открываю, предварительно захлопнув дверку в соседнее купе.
Как я и ожидал, входит проводник. Человек лет пятидесяти, с изборождённым морщинами лбом и какими-то погасшими глазами, которые стараются не смотреть на меня и
— Вас кто-нибудь видел? — спрашиваю я. Тот качает отрицательно головой:
— В коридоре пусто.
— Садитесь, — говорю я и отодвигаюсь к окну, чтобы освободить для него место.
Но проводник продолжает стоять, слегка покачиваясь в такт движению поезда.
— У меня для вас новости от Старого, — говорю я. — Он тревожится за вас.
— Я сам больше тревожусь за себя, — глухо отвечает проводник.
— Есть основания тревожиться?
— Меня задержат. Это вопрос нескольких дней… может, и часов.
— Почему вы так думаете? — участливо спрашиваю я.
— По всему. Уже два раза проверяли мой багаж по дороге на Свиленград. Раньше этого никогда не делали.
— Раньше не делали, а теперь — контрабанда наркотиков. Искали гашиш или что-то в этом роде.
— Искали не это, — упрямо возражает проводник.
— Если бы искали что-то другое, то не рылись бы в вашем багаже, а ощупывали бы ваше бельё, шов за швом каждую складочку вашей одежды. Вы должны бы понимать в таких делах…
— А то, что за мной постоянно ходит человек, подслушивает, о чём я говорю с приятелем в кафе, что следят за мной даже тут, в вагоне?
— Вы просто переутомились, и у вас нервное истощение, — сочувственно отмечаю я.
— По-вашему, я фантазирую.
— Нет, но вы всё толкуете превратно. Депрессия всегда связана с беспричинным страхом, а для беспричинного страха ищут оправдания и причину.
— Извините, но я не ребёнок.
— Поймите, если бы вас действительно серьёзно подозревали, то прежде всего постарались бы вас не спугнуть раньше времени. Проверки на таможне, открытая слежка — всё это может помешать осуществлению их планов, если у них относительно вас есть серьёзные планы, потому что вы испугаетесь и с первым же рейсом сбежите в Стамбул.
— Легко вам рассуждать, вам ничего не грозит, — продолжает стоять на своём проводник. — А мой арест, может, вопрос нескольких часов.
Он снимает тёмно-коричневую форменную фуражку и вытирает ладонью уже лысеющую голову. Потом снова начинает говорить, сначала глухо и устало, затем всё более сердито.
— Пять лет играть с огнём… «Передай это… Перевези то»… Туда-сюда, туда-сюда… И пять лет Старый и все вроде вас сулят мне, что переправят меня за границу… А я всё езжу, и верёвка всё туже затягивается вокруг моей шеи, меня того гляди схватят, а вы все мне поёте одну и ту же песню, и всё откладываете, все обманываете меня… Только у меня уже терпенья нет… Говорят вам, нет у меня больше сил!
— Ну что ж, идите и чистосердечно сознайтесь во всём, чтобы вам
— Я такого не говорил, — вздрагивает проводник, но по выражению его лица видно, что если он этого и не произнёс, то во всяком случае думал об этом. — Я хочу, чтобы сняли с меня этот груз, и больше ничего! Чтобы вы сдержали обещание! В конце концов, есть дипломатическая почта, используйте её!
— Когда нам нужна дипломатическая почта, мы ею пользуемся. Когда нам нужны вы, прибегаем к вашим услугам. К вашему сведению, дипломатическая почта посылается очень редко, и вообще это касается нас, а не вас.
— А вопрос о моей жизни? Это тоже только меня касается?
— Да… У вас глубокая депрессия, — вздыхаю я, словно врач, установивший, наконец, неутешительный диагноз. — И ничего, кроме депрессии, вам не угрожает. Но поскольку она сама по себе представляет опасность, мы действительно хотим сдержать своё слово, это будет ваш последний рейс. Вы довольны?
Проводник молчит, видимо, соображая, насколько он может верить моим словам.
— А где ваши деньги?
— Деньги!.. — презрительно отвечает он. — Мелкие суммы, которые вы давали, лежат в банке в Стамбуле.
— А теперь на прощание вы получите сумму покрупнее, — говорю я добродушно. — А мои жена и дети?
— Всему свой черёд. Сначала переправим вас, а потом и их высвободим. Есть туристический сезон, всякие мероприятия на границе и масса других способов вывезти и их. Вы сами понимаете, что это нельзя сделать одновременно.
— Без них всё остальное не имеет никакого смысла, — произносит апатично и словно бы про себя проводник.
— Итак, как только прибудете в Стамбул, возьмите деньги со счёта, вернитесь в вагон и ждите человека, который придёт от имени Старого, чтобы перебросить вас на Запад.
— А моя семья?
— Я ведь вам сказал: всему свой черёд. Предоставьте решать этот вопрос нам.
— Я не могу жить один, — тихо произносит человек и впервые смотрит мне в глаза. — Не мог бы, поверьте.
— Я вам верю. Но и вы нам поверьте. Будете ждать здесь, в вагоне, когда придёт человек от Старого, ясно? Естественно, не надейтесь, что мы вам там, на Западе, найдём место лучше, чем место проводника.
— Мне другого и не нужно. Я готов хоть в дворники пойти, только бы не дрожать от страха… И знать, что семья со мной.
— Чудесно! — улыбаюсь я ободряюще. — Как видите, мы выполняем свои обещания. А теперь можете идти. Только будьте предельно осторожны!
— Спасибо! — глухо произносит он, надевая фуражку и осторожно выходя в коридор.
Не успел уйти проводник, как в раме двери между купе появляется Мэри. Она раздевалась, но не закончила это занятие, явно увлечённая другим, более интересным.
— Вы, конечно, подслушивали, — замечаю я.
— Я не нашла в вашем разговоре ничего заслуживающего моего внимания.