Наказание без преступления
Шрифт:
Идет сводный полк Ленинградского фронта. Во главе солдат, изумивших мир стойкостью, великим терпением, легендарной отвагой, — Маршал Советского Союза Л. А. Говоров.
Триумфальное шествие 3-го Белорусского фронта открывает Маршал Советского Союза Василевский. Его бойцы первыми ворвались в Восточную Пруссию.
Проходят сводные полки двух фронтов, блистательно проведшие заключительный этап Отечественной войны, — 2-го Белорусского и 1-го Белорусского. Несут тридцать шесть исторических знамен, водруженных в Берлине.
Маршал Советского Союза Конев ведет сводный полк 1-го Украинского фронта. Командующие армиями, начавшие службу Родине с
4-й Украинский ведет генерал армии Еременко.
Во главе с маршалами Малиновским и Толбухиным проходят освободители Балкан, первыми изгнавшие врага из пределов Родины.
Черное и Балтийское моря, дунайские и днепровские флотилии прислали лучших воинов на Парад Победы — сводный морской полк во главе с вице-адмиралом Фадеевым.
Дождь переходит в ливень. Отвесные тугие струи секут шеренги войск.
Триумфальное шествие замыкает необычайная колонна. Двести солдат и сержантов несут на склоненных древках разноцветные, как перья попугаев, свернутые полотнища. Это трофеи наших войск, попранные знамена врага.
Поравнявшись с Мавзолеем, колонна останавливается, делает правый разворот. Люди на трибунах замирают в радостном предчувствии. Умолкает оркестр. Седоусый капельмейстер генерал Чернецкий взмахивает рукой. По Красной площади разносится глухая дробь барабана — жестокая музыка, которой с древних времен сопровождается публичная казнь. Краснозвездные солдаты подходят к Мавзолею и движениями, исполненными презрения, бросают на брусчатку вражеские знамена. Расшитые шелком, золотом и серебром, перевитые орденскими лентами всех цветов тряпичные символы черной германской империи, принесенные на остриях штыков во время франко-прусской войны в Париж, развевающиеся над Парижем в 1940–1944 годах, унизившие Афины, Белград, Будапешт, Прагу, Варшаву, Бухарест и Софию, — кучей лохмотьев лежат у подножия Мавзолея, у ног народа-победителя.
Оркестр покидает Красную площадь.
Льется и льется по священным камня поток славы и могущества Советской Армии.
Доносится цокот копыт. На площадь вылетает сводная кавалерийская бригада. Впереди — генерал-лейтенант Кириченко. Прекрасные лошади. Лихие русские тачанки.
Проносится мотопехота. За ней — легкие зенитные дивизионы, потом тяжелые, те, кто в годы войны защищали московское небо.
Красную площадь наводняют орудия всех калибров, от знаменитых пушек, прожигавших броню хваленых «королевских тигров», до тяжелых и сверхтяжелых систем, штурмовавших и сровнявших с землей бастионы Кенигсберга, Будапешта, Бреслау и Берлина.
Прекрасны и грозные «катюши». Прекрасен и тот невидимый на параде, но всеми ощущаемый труд творцов оружия, труд рабочих и работниц. Тридцать лет назад русская армия имела около десяти тысяч стволов. В годы Отечественной войны только один завод на Урале выпустил сто тысяч орудий.
Прошумели мотоциклы, бронеавтомобили. Промчались авиадесантные войска в черных шлемах и синих комбинезонах — парашютисты.
Прогрохотали самоходные орудия и танки, проложившие дорогу к Берлину.
Течет и течет победоносная лавина мимо Мавзолея. Содрогается Красная площадь.
Парад подошел к концу, а для меня продолжается. Я перестал что-либо слышать. Тишина. Тишина для меня одного.
Сквозь толщу времени, сквозь свинцовые запреты и секретность, сквозь несметные преграды я вижу на Красной площади еще одну колонну. Она появилась со стороны Исторического музея.
Прошли бесшумно, молча. Суровые, гордые лица.
Сашка тормошит меня. Я очнулся.
— Папа, а где сейчас твой командир Пухов?
— Здесь.
— Где?
Я повернул мальчика лицом к Мавзолею, у подножия его стояла группа командующих фронтами и армиями.
— Видишь высокого плечистого генерала? Это и есть мой командарм. Хочешь, я тебя познакомлю с ним?
— Хочу.
Выждав момент, когда генерал-полковник Пухов приблизился к нам, я окликнул его:
— Николай Павлович, здравствуйте! Мой сын хочет познакомиться с вами.
Пухов, улыбаясь, подходит к барьеру трибуны, протягивает мальчику руку:
— Здравствуй… как зовут тебя?
— Саша.
— Понравился тебе парад?
— Очень понравился.
— И какой род оружия ты выбрал?
— Что?
— Я говорю, кем ты будешь, когда вырастешь: пехотинцем? танкистом? артиллеристом? десантником?
— Я буду победителем.
Пухов доволен ответом, смеется. Смеются все, кто слышал этот разговор прославленного генерала и первоклассника.
Пухов переводит взгляд с моего сына на меня:
— Ну, капитан, кажется, отвоевались. И победу отпраздновали.
— Да, товарищ генерал. Отвоевались. На многие-многие годы.
— Что теперь собираетесь делать?
— Все то же, Николай Павлович, что и раньше: писать.
— О чем? О ком?
— О солдатах, снявших шинели. О их работе на земле и под землей. О рабочих людях. Буду путешествовать по Донбассу, Волге, Уралу.
— Ну что ж, желаю счастливого пути.
— Спасибо, Николай Павлович.
Так мы попрощались с командармом Тринадцатой.
Позванивая шпорами, Пухов отошел от Мавзолея.
Август тысяча девятьсот восемьдесят восьмого.
Только через несколько десятилетий мне открылась тайна мрачного лица Сталина на параде в честь Победы. Всенародная радость, а он… злился на свою старческую немощь, страшно завидовал тем, кто помоложе и поздоровее его, шестидесятипятилетнего. Маршал Жуков в своих записках, опубликованных в конце восьмидесятых, рассказал, что самому Сталину страсть как хотелось командовать парадом: выскочить из ворот Спасской башни на белом коне, прогарцевать перед Мавзолеем, объехать войска всех родов оружия, поздравить с великим днем. Он даже некоторое время учился в манеже верховой езде. Старик в седле? Ну и что? Лев Толстой и в восемьдесят совершал верхом на коне прогулки по полям и лесам Ясной Поляны. Так то Толстой, кавалерист с юных лет, а Сталин, хотя и кавказец, выглядел на белой лошади как чучело, набитое соломой. Он понял это без подсказки со стороны. Спустился на грешную землю и, добродушно подсмеиваясь над собой, сказал окружавшей его свите: