Наконец пришла любовь
Шрифт:
Дункан отправился в «Уайтс», великосветский клуб, где он по-прежнему числился и где перед ним не закрыли двери. Там он встретил нескольких бывших друзей и знакомых. Никто из них не отвернулся, а многие, наоборот, приветствовали его с веселой фамильярностью, словно он был здесь в прошлом году и даже на прошлой неделе. Словно он никогда в жизни не убегал из Лондона и от общества, сопровождаемый шлейфом скандала. И если некоторые из джентльменов проигнорировали его присутствие, в этом не было ничего необычного. Нельзя же здороваться с каждым в «Уайтсе» или в любом другом месте.
Дункан позволил себе присоединиться к группе заядлых наездников, направлявшихся в «Таттерсоллз», чтобы полюбоваться лошадьми и посмотреть скачки. Он даже выиграл некоторую сумму, правда, слишком скромную, чтобы она могла существенно повлиять на его финансовое положение. А вечером он принял участие в карточной игре, где спустил дневной выигрыш, прежде чем отыграть назад половину.
Перед сном он упаковал деньга в конверт, а на следующее утро отправил их в Харрогит. Тоби нуждался в башмаках, одежде… и во многом другом. Воспитание ребенка обходится недешево.
На второй день решение, как лучше обставить визит к деду, было принято без него. За завтраком Дункан обнаружил рядом со своей тарелкой записку, написанную знакомой рукой секретаря его деда. Это было приглашение явиться в Клавербрук-Хаус ровно в час дня. Старый маркиз, по словам матери Дункана, редко выбирался из дома, но явно был в курсе всего, что происходило вне его стен. Он слышал, что его внук вернулся в город, и даже знал, где его найти.
Это определенно был скорее приказ, чем приглашение – в час дня, ровно.
Дункан тщательно оделся, выбрав синий фрак, строгий и элегантный, хоть и не последний писк моды, велел камердинеру завязать галстук изящным, но простым узлом и натянул поверх серых брюк отполированные до блеска черные сапоги. Ему не хотелось, чтобы сложилось впечатление, будто он вел экстравагантный образ жизни, чего и не было.
– Ты, конечно, понимаешь, Смит, – сказал он камердинеру, – что я не смогу заплатить тебе на этой неделе и, возможно, на следующей. А может, и позднее. Если ты пожелаешь поискать другую работу, Лондон – самое подходящее место для этого.
Смит, который оставался с ним на протяжении одиннадцати лет, и благополучных, и скудных – хотя никогда раньше дело не доходило до полного безденежья, – фыркнул.
– Я многое понимаю, милорд, – отозвался он. – Слава Богу, не идиот от рождения. А уйти я всегда успею.
Значит, не сейчас, заключил Дункан, благодарный за это проявление преданности.
Он задержался перед зеркалом, окинув себя придирчивым взглядом. Ему не хотелось перед дедом выглядеть ни щеголем, ни просителем, пусть даже он находился в отчаянном положении. Внутренне вздохнув, он взял трость и шляпу из рук Смита и вышел из комнаты, а затем из дома.
Когда Дункан прибыл в Клавербрук-Хаус, Форбс принял у него вещи, едва удостоив его взгляда, и пригласил следовать за собой. Дункан подчинился, скорчив рожу за спиной дворецкого. Пожалуй, даже хорошо, что он не пришел вчера без приглашения. Вряд ли ему удалось бы проскочить мимо Форбса, если он не готов схватиться с ним врукопашную.
Маркиз Клавербрук
Дункан поклонился:
– Как поживаете, сэр? – поинтересовался он. – Надеюсь, вы здоровы?
Маркиз, никогда не отличавшийся склонностью к праздным разговорам, не снизошел до ответных любезностей. Он не поприветствовал внука и не выразил удовольствия, что видит его после долгой разлуки. Он также не поинтересовался, почему тот вернулся в Лондон, откуда бежал пять лет назад, спасаясь от скандала и позора. Впрочем, он знал почему, о чем не замедлил сообщить.
– Назови мне хоть одну убедительную причину, – сказал он, сведя свои кустистые седые брови так близко над переносицей, что они почти слились в сплошную линию, – хотя бы одну, Шерингфорд, почему я должен бы продолжать оплачивать твои излишества и гулянки?
Он приподнял деревянную трость с серебряным набалдашником, который сжимал обеими руками с узловатыми пальцами, и стукнул ею об пол между ногами, чтобы подчеркнуть свое неудовольствие.
Одна причина имелась, причем весьма убедительная – в отличие от излишеств и разгула, которых бывало не так уж много. Но маркиз ничего не знал о Тоби, и Дункан, насколько это было в его власти, не собирался просвещать на этот счет ни его, ни кого-либо другого.
– Возможно, потому, что я ваш единственный внук, сэр, – высказал он предположение, добавив на тот случай, если эта причина не показалась деду убедительной: – И еще потому, что теперь, когда Лора умерла, я собираюсь вести респектабельный образ жизни.
Маркиз еще больше нахмурился, если такое было возможно, и снова стукнул тростью по полу.
– И ты смеешь упоминать это имя в моем присутствии? – риторически поинтересовался он. – В глазах общества миссис Тернер умерла пять лет назад, Шерингфорд, когда совершила неслыханное преступление, сбежав с тобой от своего законного супруга.
Случилось это в двадцать пятый день рождения Дункана, более того, в день его свадьбы. Он бросил свою невесту практически у алтаря и сбежал с женой ее брата. Это был самый громкий скандал, случившийся в Лондоне за несколько лет, а возможно, за всю историю. По крайней мере так казалось Дункану. Хотя испытать накал страстей на собственной шкуре он не мог.
Он ничего не ответил. Едва ли это было подходящее время и место, чтобы обсуждать значение слова «преступление».
– Мне следовало давно оставить тебя без гроша, – продолжил маркиз, так и не предложив Дункану сесть. – Но я позволил тебе получать доход от Вудбайн-Парка, чтобы ты был вне моего поля зрения и вне поля зрения всех приличных людей. Но теперь, когда эта женщина умерла, никем не оплакиваемая, можешь катиться к черту. Мне все равно. На мое семидесятилетие ты обещал, что женишься до тридцати лет, а к тридцати одному году в твоей детской появится сын. Пять лет назад ты бросил у алтаря мисс Тернер, и шесть недель назад тебе исполнилось тридцать.