Наливайко
Шрифт:
И вот этот самый стражник прибыл гонцом от Вишневецкого с сообщением о первой победе над сечевиками под Острополем. В замке он встретился с Наливайко и, посмеиваясь, сказал:
— А тот обиженный вами дозорец тоже тут. Пан Радзивилл захватил его с собою.
«Ну и пусть себе», — молча отмахнулся Наливайко.
Но вдруг он вспомнил замечание старого князя воеводы о жалобе дозорца Криштофу Радзивиллу, припомнилась и ненависть «литвина». Сотнику были известны уголовные законы Речи Посполитой, которыми руководствовались и воеводства на Украине: за побои, нанесенные крестьянину, эти законы карали грошовой
Еще со вчерашнего дня было известно, что Криштоф Радзивилл собирается приехать на несколько дней в Константинов, помогать Янушу в защите замка. Встречаться с Радзивиллом сотнику не было смысла: ведь это опять напомнит Радзивиллу об их столкновении в Дубно, о Середзянке, и он непременно расскажет Янушу про инцидент с дозорцем.
Наливайко слышал, как Януш приказал послать трех гусаров в Острог известить старого воеводу о первой победе, и едва сдержался, чтобы самому не попроситься в эту поездку. Но по характеру сотник был не из тех, что кланяются даже своему господину.
Сам Януш обратился к Наливайко:
— Что, пан сотник, понемногу пощипываем сечевиков?
— Выходит, ясновельможный пан, пощипываем. Есть еще такие глупые сечевики, что даже сборной дружины Тульского боятся.
Януш искренне и весело рассмеялся.
— Чудак вы, пан Наливайко. Поднимемся на башню, глянем под Острополь, не видно ли, как этот подлец Косинский целует сапоги старосте Александру..
Рубленая башня в замке князя была выше церковной колокольни. С башни на восток и на юг в хорошую погоду видно было на расстояние нескольких десятков миль. Князь Януш и Наливайко всматривались в посеребренную снегами долину, где вершины лесов, словно черные валы в море, оживляли местность.
Но не пришлось увидеть князю, как Косинский вымаливает у Вишневецкого помилования. Не пришлось увидеть князю позора противника, а ему очень хотелось топтать княжеским сапогом если не самого Косинского, то хоть простолюдинов его армии, его дерзкую ватагу батраков, которые бросили работу в воеводстве и решились мстить своим помещикам.
— Верно, пан сотник, сечевики глупцы. Чего им нужно? Сидели бы себе…
— Однако же они идут с Косинским и первые дают бой войскам вашей милости.
— Это какое-то недоразумение. Сечевики уважают Острожских и с разной голью перекатной никогда не будут в союзе. Нужно сказать черкасскому старосте, чтобы поговорил через людей с казачьими старшинами. Для них же Острожские радеют об Украине…
Наливайко почувствовал, что может сказать лишнее в этом разговоре на такую скользкую тему, и, ничего не ответив, перешел к другому окну башни. Януш посмотрел на своего хмурого сотника:
— Глядя на вас, пан Наливайко, можно подумать, что не мы побеждаем, а до наших душ добираются наши же бездельники-батраки.
— Такой у меня, ваша милость, характер хмурый.
— Украинский, пане сотник?
— Нет, ясновельможный князь, я ведь не украинец..
Януш резко обернулся к Наливайко и внимательно посмотрел на него, ожидая более ясного ответа.
— Не украинец, говорю, потому что я не сечевой казак, а наймит… доверенный слуга вашей милости..
Вы… чудак, сотник.
— Пустите, ваша мощь, гусаров в дело — повеселею.
Князь Вишневецкий
— Вишневецкому эти ваши верные украинцы такого киселя заварят, что и в Константинове не удержимся.
Януша явно задела такая уверенность сотника, но он не высказал этого.
— За что вы так сечевых рыцарей ненавидите, пан сотник? — только опросил он.
Наливайко задумался: высказать ли князю всю правду, клокотавшую в груди, или прикинуться дураком и позволить посмеяться над собой? Победил непокорный характер.
— Мне не за что ненавидеть их, ясновельможный князь, но… Скорбь охватывает меня за Украину, когда вспоминаю, что большая часть ее народа — посполитых, поселян, батраков — не имела и не имеет родины. Сечевики, выходит, украинцы. — для них и князья заботятся о каком-то своем государстве, а те опять чужие, на своей же земле изгнанники. И увидите, ваша мощь князь: выйдут из Пятки эти хлопы и зададут жестокую трепку Вишневецкому, и тогда прославленные «украинцы» будут похваляться победой над черкассцами.
— Не будут.
— Будут, князь. Вишневецкий свои небольшие силы выставил напоказ вокруг Пятки, и Косинский не такой дурак, чтобы не понять слабости ваших войск. В любом месте осады выйдут и перебьют осаждающих поодиночке.
— Гм! А что посоветует пан сотник?
— Снять осаду, выпустить в поле врага и напасть на него всеми силами.
— Нет, пан Наливайко. Жена моя поверила бы вам, она восхищена вашими военными талантами, лучшего коня вам подарила, а государственный муж подчиняется велениям более надежной стратегии. Казачество сечевое — это надежда украинского королевства, и мы сохраним его, даже временно враждуя с ним. О, кажется, из Острога идет какая-то военная помощь… — переменил разговор Януш, увидев довольно значительный отряд вдали, на острожской дороге… Не пан ли Криштоф Радзивилл идет?
Наливайко взглянул на острожский шлях и решил, что не стоит попадаться на глаза Радзивиллу:
— Ваша мощь, ясновельможный князь, не позволите ли мне на несколько дней отлучиться в Гусятин, у родителей рождественские праздники провести? Ведь с Косинским и без меня справятся…
Януш понял, что сотник насмехается над ним. Но отказать ему — значит признаться, что княжеские войска еще боятся Косинского.
— Ну что ж, надеюсь, гусарам не придется идти в дело, а с безделья можно и проветриться. Позволяю отлучиться, но не больше чем на неделю, потом с гусарами двинетесь к Белой Церкви, чтоб весной устанавливать порядок… Идите…
«Жена моя восхищена вашими военными талантами..» — вспоминал Наливайко, выезжая из ворот города.
Оттуда его путь лежал налево, ответвляясь от острожского шляха. А шляхом шел с дружиной Радзивилл. Он узнал Наливайко, остановил своего коня и позвал к себе кого-то из дружины. Наливайко не слышал, кого именно позвал Радзивилл, но во всаднике, отделившемся от отряда и подъехавшем к нему, сотник узнал того дозорца, который так добивался хребтины с щуки деда Власа. В первую секунду у Наливайко мелькнула мысль поскорее повернуть коня и умчаться своей дорогой. Но стыд ожег его, точно Радзивилл и дозорец уловили эту недостойную воина мысль. Он осадил коня, преградив дорогу Радзивиллу с его свитой. Как выехал из ворот, так и стал.