Наложница фараона

Ланг Якоб

Андреас лежал внизу, в самом начале лестницы, голова у первой снизу ступеньки. Крови не было. Теплый плащ и шапка смягчили удар. Он не расшибся, когда упал. Было холодно, ветер задувал сюда, снег на шапке и плаще не растаял. Все это мать могла смутно различить в темноте. Она теперь не звала, не окликала его. Еще несколько оставшихся до него ступенек она словно бы и не пробежала, а пролетела, в темноте белыми ветровитыми лоскутами взвились и опали передник и откинувшийся на плечи головной платок. Она уже была на коленях близко к сыну. Прижалась крепко головой к его груди под одеждой, откинув плащ. Уловила биение сердца. Обеими

ладонями ощупала его лицо, охватывая колкие юношеские щеки и округлый лоб — шапку сдвинула…

Ей показалось, что не слышно дыхания. Но горячо коснулось ее пальцев, приближавшихся к его губам. Он дышал слабо и дыхание было горячее. И лицо его горело… А глаза были закрыты, плотные выпуклые веки больным теплом затеплили пальцы матери.

Она быстро распрямилась и решительно подбежала к двери большого жилища, помещавшегося на первом этаже. В этом доме она мало говорила с соседями, и всегда она была тихой и деликатной. А сейчас она громко стучала в чужую дверь обоими кулаками, стучала, подняв руки, и быстро и нетерпеливо.

Соседский слуга отворил дверь со свечой в руке. За ним виднелись и сам сосед и его жена. Они были одеты, не выглядели сонными, значит, еще не было так уж поздно.

Сделались быстрые прерывистые расспросы; и она, казалось, и не слышала, о чем ее спрашивают, и что она отвечает; и не запомнила ничего. Но все она сказала быстро и как надо. Сосед со своим слугой, и жена соседа, и служанка, все подошли быстро к Андреасу. И вот уже подняли его и понесли наверх. Мать осторожно придерживала его голову и следила, чтобы руки не свешивались совсем вниз, не ударились бы о ступеньки.

Молодой слуга предположил вполголоса, что кто-то напал на Андреаса для того, чтобы ограбить. О ранении каким-нибудь оружием не могло быть и речи, крови не было совсем. Но не было на ощупь ни синяков, ни ссадин; не похоже было, чтобы Андреаса ударяли…

— Какое напали! — сосед презрительно хмыкнул на предположение своего слуги. — Вон кошель цел на поясе! А ты — напали!..

Теперь Елена тревожилась не то чтобы меньше, но у ее тревоги как бы появилась определенная цель — надо было подать помощь Андреасу — раздеть, уложить, напоить теплым питьем, настоянным на целебных травах. Эту целенаправленную тревогу переносить было легче, нежели то непоседливое неопределенное беспокойство, что мучило ее днем. Услышав, что сосед углядел в темноте кошель на поясе (плащ откинулся, пока поднимали Андреаса), Елена даже улыбнулась тихонько. Вот ведь каждому свое; скупому глаза выколи, все равно деньги углядит…

Уже подходили к дверям ее жилища. Огонек маленькой свечи, которую теперь несла служанка, смутно освещал ступени лестницы перед идущими.

— Какое — напали! — продолжал сосед. — Горячка у него, сразу видно. Может, еще с утра занялось, а походил по холоду и свалился к вечеру без памяти. Может, еще и выпил чуть лишнего…

Елена различила, как сосед покосился в ее сторону — не обиделась ли она, что он такое говорит о ее сыне… Но ей было все равно. Между тем, сосед продолжил:

— Не хватало нам только, чтобы это оказалась заразная горячка!..

Тут все, кроме Елены, начали вспоминать большие и малые эпидемии заразной горячки, о которых слыхали или пережили сами. Елена молчала, бережно придерживая голову сына. В голосе соседа она услышала опаску. Он вполне логично и справедливо боялся за себя и свою семью. Но Елена испугалась, что все

они не захотят внести Андреаса в его комнату и положить на кровать. Тогда ей придется тащить его волоком, а от этого ему может стать больно; а поднять его на руки у нее нет сил. И она вдруг пожалела грустно о том, что он уже такой взрослый. Как хорошо, как легко было носить его на руках, оберегать его, когда он был маленьким. Или это теперь так казалось?..

Дверь в ее жилище так и оставалась раскрыта. И Елена теперь испугалась этого. Как же она могла не запереть дверь? Она вдруг забыла отчаянную тревогу, гнавшую ее вниз по крутой лестнице — к сыну…

Они внесли Андреаса в его комнату и уложили на постель. Теперь они хотели скорее уйти, боялись заразиться. И Елена хотела остаться наедине с сыном; она чувствовала, что так ей будет легче, спокойнее ухаживать за ним. Но все же сосед желал иметь уверенность, что горячка Андреаса — незаразная. Поэтому он велел своему слуге сбегать за лекарем и после пересказать, что лекарь скажет. Елена поблагодарила соседей. Она уже успела зажечь большую свечу и стояла у двери, провожая их.

— Я уверена, что это незаразная горячка, — сказала она спокойно и деликатно.

Она и вправду была в этом уверена. И соседи почувствовали эту ее уверенность и тоже немного успокоились. А ее успокаивало то, что Андреас не ранен, не терял кровь. А жар она сгонит…

Соседи пошли к себе, а их слуга — за лекарем. Елена вернулась к Андреасу.

Он лежал, не открывая глаз, дышал тихо, не стонал, не бредил. Она принялась осторожно, а порою и с трудом, поворачивать его; вытянула из-под него верхнее покрывало; раздела его догола и невольно прошептала:

— Сынонька!..

Такой он был красивый без одежды и такой беззащитный.

Она прикрыла его одеялом; перед этим пощупала ноги, ноги были холодные. Она быстро пошла на кухню, вынула из шкафчика мешочек с сушеной кошачьей мятой и заварила ее в масле; отдельно смешала толченую сухую кошачью мяту с теплой медовой водой. Летом она собрала за городскими воротами и в ближнем лесу у монастыря много трав полезных.

Пока мята настаивалась и заваривалась, Елена, браня себя тихонько за такую забывчивость, пошла в комнату Андреаса и принялась медной грелкой нагревать постель. Андреас по-прежнему лежал тихо и не приходил в себя.

Раздался стук в дверь. Елена поставила грелку на пол, подошла к двери и настороженно спросила:

— Кто это?

Но даже в ее настороженности ощущалась деликатность.

— Это я, тетушка Елена! — крикнул из-за двери соседский слуга. — Я привел лекаря для вашего сына.

Елена вдруг быстро подумала, что лекарю надо заплатить. С тех пор, как она ушла из мастерской, Андреас держал деньги у себя, а ей выдавал на хозяйство и на покупки. Это было естественно, ведь он был мужчиной, он зарабатывал деньги. И, конечно, он ни в чем не ограничивал мать. Но сейчас предстояли ему и расходы на свадьбу… При мысли о свадьбе сына лицо матери приняло изумленное выражение, почти детского изумления. Она удивилась тому, что эта грядущая скоро свадьба вдруг показалась ей какой-то совершенно невероятной, будто никогда и речи между ними не было ни о какой свадьбе Андреаса; и сама эта ее мысль сейчас о возможности его свадьбы, все равно что внезапное воспоминание о какой-нибудь сказке странной… Нет никакой свадьбы, ее драгоценный мальчик принадлежит лишь ей одной…