Нам бы день продержаться. Дилогия

Поляков Михаил

Результат действий надвигающейся конармии и выстрела превзошел все ожидания, как наши, так и иранцев. Тем более, что клубящиеся фигуры всадников больше напоминали ночной кошмар, чем наших дисциплинированных хранителей границы в зеленых погонах. Ишаки заорали невпопад, не по команде и не в ногу. Рев самих себя всполошил животных и людей еще больше, чем надвигающаяся карающая длань заслона наших пограничников. Животные сделали несколько резких движений, чтоб сбежать подальше, чего им категорически противопоказано было делать в узости горной тропочки. И тут же завалились ногами в небо и в сторону, встать невозможно – тяжесть дров давит к камню гор. В воздухе поднялась пыль, мелькают копыта перевернутых транспортных средств. Погонщики, сбитые малыми родичами лошадей, выбираются ползком на тропу, а по очищенной от татей тропе уже гордо скачут, меняя направление ствола оружия в руке,

интернациональные русские пограничники. Гогочут от удовольствия. И пугать не надо. И тут Бадья, впервые попавший в заграницу, но еще не знающий об этом, видит лежащий на тропе настоящий капиталистический колун, мечту любого высокогорного повара. И что делает этот тип? Он забывает, что прежде всего он пограничник. А потом повар! Привычка хватать то, что плохо лежит, тут же телепатически и воздушно передается от иранцев товарищу ефрейтору Будько. И заражает его мгновенно. Период инкубации болезни длится еще меньше, когда в голове у повара возникает видение дровяного склада с исполинскими в обхвате заготовками и треснутый обух своего собственного колуна, воткнутого в колоду.

Ну, вам что, жалко колун один-единственный подарить повару высокогорной пограничной заставы ПВ ФСБ и бывшего КГБ ²⁹. А? Это ж вам не топор. Это к о л у н – само совершенство топора в завершенном виде большого и нанизанного на деревянную ручку тяжелого зубила.

Иранцы застыли, как зрители по бокам трассы ралли Париж – Тегеран – Ашхабад. Они-то точно знали, что находятся уже на своей земле. Поэтому явление вооруженных погранцов могло означать только три невозможные вещи: войну, месть – и их обидели так, что пиндюлей нарезать хотят, и им по барабану, на чьей территории это делать: на своей или на иранской. И самое невероятное – заблудились. Причем уровень фантастичности предположений возрастал в десятой степени геометрической прогрессии от первого варианта возможного к третьему.

– Война, – заорал один из них, сея панику и решив, что первое более вероятно. – Бежим, – призвал он к защите мусульманского отечества и храбро кинулся по бездорожью в сторону от тропы в горы. Остальных досов заклинило на месте видение современных индейцев от погранвойск. Самым умным оказался самый старый иранец.

Персидский старейшина шел первым в караване с дровами. Они не зря так хорошо поработали и нагрузили ишаков срубленной и увязанной в аккуратные вязанки древесиной. Высота кучи навьюченных дров втрое увеличивала рост животных. Ишакам, конечно, было трудно идти с такой поленницей над их спинами и головами, но прибыль от продажи в соседнем поселке должна была покрыть многие усилия своим объемом. У соседей дрова ценились высоко. Потому что деревья в их пустынных горах были редкостью, вырубленные под корень на растопку.

Соображал старик недолго. В его арсенале было мало русских слов, но полно интернациональных жестов и эмоций. От одной только мысли, что столько трудов и прибыль пропадут даром, если эти ненормальные уведут с собой весь караван в отместку за грабеж природных ресурсов своей территории, седые волосы шевелились во всех местах его организма сами по себе. Лейтенант, ехавший первым, уткнулся взглядом в фигуру худого и пожилого селянина, стоящего на коленях и распростершего разведенные руки к небу. Поза старика поперек тропы призывала небо, скрытое туманом облака, в свидетели, что произошла чудовищная ошибка.

– Иран! Иран! Иран! Иран! Иран! Иран! – не останавливаясь, даже не орал, а стонал он в плаче о возможной материальной потере и больших убытках. И с каждым словом кланялся и бил, бил, бил и бил кулаками и ладонями по чуть влажной горной земле, вымазывая и без того не очень чистые руки и рукава просторной одежды.

Битие родной земли и вопли старца не прошли даром для присутствующих. Летеха засомневался, иранцы возмущенно встали, грозно задвигали бровями и подняли гвалт с краев пешеходной трассы. На саму тропу выйти с обочин не решались. Количественного перевеса у местных не было. Оружия тоже. Они были рассредоточены в отличие от заслона вдоль тридцатиишачного каравана. А заслон сосредоточился за спиной старшего, с удивлением воззрившись на стоны и плач старейшины об иранской родине. На какое-то время все участники событий застопорились там, где находились, переваривая происшедшее. Иранцы поняли, что мы не соображали, что прем по их земле, и сейчас до нас это только начало доходить. Дунул ветерок и порвал и сдвинул клочья тучевого тумана. В образовавшуюся прореху мы ясно увидели в семистах метров от нас иранский поселок. От него двигался жандармский «ГАЗ-66», полный людьми в форме и с оружием. Автомобиль медленно отъезжал от дувала по бездорожью

каменистого предполья в нашу сторону. Видать, жандармам тоже причиталась часть добычи. Иначе они бы даже ухом не повели бы в сторону границы и предприимчивых жителей кишлака.

В этот самый момент на младшего офицера, который рулил заслоном, снизошло откровение божье. И он, что называется, прозрел… И заговорил на самом понятном военном, русском языке, составленном в основном из монголо-татарских выражений.

– Ебаный в рот дурдом! Бляать! Ну ни хуя себе заслон! Суки! Куда вы, бляди, смотрели? Пограничники херовы! Деды недоделанные! А ну, заворачивай! Пидарасы слепошарые – кругом! Мать вашу в хвост и в гриву еб! Да я вас всех унавожу дома! Что вылупились, идиоты? Это – Иран! Сотру нах до позвоночника на левом! Сусанины, бляаать! Староссссслужащие! Уходим галопом! Аллюр – три креста! Разворачивай! И марш-марш! Уебываем к ебаной матери! – Команда, что называется, была слегка длинной, но в целом емкой, аргументированной и очень проникновенной. Все же удрать так сразу не получилось, народ, конечно, и сам трохи перепугался.

Одно дело на своей местности бить морды наглым сопредельщикам и выпинывать их подошвами и прикладами за пределы госграницы, а совсем другой коленкор, если вооруженная группа ПВ (КГБ, ФСБ, ФСК) ворвалась в соседнее мирное, независимое и представленное в ООН государство и устроила погром, нанеся своим видом моральный, психологический и физический вред как иностранным животным, которые свалились с тропы, груженные выше крыши ворованными предметами, так и их хозяевам, оскорбленным этим наездом в тот момент, когда они уже расслабились, оказавшись с краденым у нас имуществом на своей суверенной территории.

Мы уже насладились видом перевернутых ишаков и испуганными рожами дровосеков. Далее надо было быстренько развернуться и дружно, и скоренько покинуть соседнее государство – во избежание международного скандала, пограничных комиссаров с обеих сторон и обалденной головомойки для всех, кто будет крайними и иже рядом с ними. Разбираться потом будем. Этим бы все и закончилось. Но Бадья внес свою лепту в отношения с соседями на тропе прикрытия.

На земле вывалившийся из вязанки, притороченной на упавшего недалеко ишака, лежал КОЛУН. Бадья и сам не заметил, как он слетел с лошади на иранскую землю и обнял колун, поднятый с чужой земли. В соответствии с неписаными законами приграничья трофей был заработан честно. Они стырили у нас – мы забрали у них. Баш на баш. Вот только сбоку на тропе приподнялся вверх ишак, вознесенный вверх могучей спиной иранского селянина вместе с поклажей. Иранец тряхнул плечами, ишак с горой поленьев ухнул за тропу коротко, жалобно и пронзительно икнув. Так великаны с себя всякую мелочь сбрасывают. «Хлопчик» был под два метра ростом и возвышался над Бадьей на три его головы. Остальные досы смотрелись рядом с ним, как недоразвитые лилипуты в хламидах.

– Бляа-а-а-а! – вырвалось у тех, кто увидел вознесение ишака и явление огромного перса из-под поселкового транспорта. – Ни хуяа себе – досяра! – Без приказа трое пограничников спешились, один из них прихватил лошадей под уздцы, а два затвора лязгнули в унисон. И две маленькие черные дырочки на концах пламегасителей АК-семьдесятчетвертых уткнулись своими вероятными траекториями выброса пуль в ростовую фигуру дровосека, нависшую над нашим Бадейкиным. Великан на мелкие, еле видные отверстия стволов 5,45 мм внимания не обратил, как и остальные погонщики. Дед перестал опровергать заблуждения нашего заслона и остановился, вылупившись на немую сцену. Вокруг топали копытами возбужденные скачкой кони, храпели, выдыхая воздух через нос, звенели трензеля оголовий и антабки взятых за рукоять автоматов, шумели и орали иранцы, лейтенант материл всех вместе, требуя возвращения на Родину. А эти двое, Валерка и Перс, никого не слышали и не видели.

– А, бумырдукшряму длкольшдранса, агы? – требовал, обличая, то ли угрожал карой гигант маленькому Бадье сверху вниз, во всяком случае, такая непереводимая абракадабра нам всем и послышалась. «Пиза и адмирал Дениц», – подумали мы все, ща задавит, как тапок таракана. А грохнуть здоровяка на его территории не сахар, потом придется с собой тащить эту тушу к нам – иначе тюрьма или война.

– Брось, брось ты на хуй этот колун, Бадья! Бля, валим! В другой раз заберем! Это Иран! – заорали все наши наперебой, пытаясь вывести повара из клептоманского ступора. Будько никого не слышал. Он гипнотически вылупился снизу прямо в зрачки здоровенного перса и вывалил на него скороговоркой длинное предложение на чувашском языке, который, как и фарси, никто из нас не знал. Абракадабра услышанного диалога посыпалась на нас, как овес с фуражного склада в дырку перегородки.