Нам можно всё

Высоцкая Мария Николаевна

Судя по интерьеру, это палата стационара этой самой клиники, в которую мы приехали.

Аккуратно поднимаюсь на локти, взгляд сразу прилипает к Шумакову, стоящему у окна. Руки в карманах брюк, челюсть сжата. Взгляд устремлен вдаль. Он настолько в своих мыслях сейчас, что даже не замечает, что я пришла в себя.

– Все? – прокашливаюсь.

Во рту так пересохло, что язык вот-вот приклеится к небу.

Матвей разворачивается. Сталкиваемся глазами, и я отшатываюсь, потому что он так резко срывается с места. До чертиков пугает

этот его рывок. На автомате обнимаю себя руками и быстро принимаю сидячее положение.

– Ты меня напугала, – Шумаков упирается коленом в койку, тянет меня на себя и заключает в объятия. Такие крепкие, что дышать трудно. Я, даже если захочу, из них не выберусь. – Алёнка, – обшаривает ладонями мое тело, а потом обхватывает щеки. Смотрит прямо в глаза. Держаться и не плакать больше нет сил.

Всхлипываю. Цепляюсь за его плечи безжизненными пальцами и слизываю с губ соленые слезы.

– Не плачь, – гладит меня по голове. – Ты чего такое творишь?

Он улыбается, покрывает поцелуями мои щеки, губы, а я ничего не понимаю уже. Совсем ничего.

– Что это было? – обхватывает ладонями мои щеки. – Ты ешь вообще? Похудела. – Мельком сканирует мое тело. – Они говорят, что все хорошо и, скорее всего, ты всего лишь перенервничала, конечно. Таблетки какие-то выписали. Я спрашивал про УЗИ, они сказали, что…

Зачем УЗИ?

Моргаю и накрываю губы Матвея своими пальцами.

Все еще не могу прийти в себя. Матвей продолжает меня трогать. Чувствую его пальцы, его тепло, его запах. Делаю глубокий вдох.

Шумаков так смотрит, у него зрачки бегают. Он, кажется, и правда за меня испугался…

– УЗИ? – сглатываю ком в горле.

Матвей хмурится. Вижу по взгляду, как начинает соображать и, кажется, понимать весь абсурд ситуации.

– Мы же для этого сюда вроде как и ехали, Алён.

– Да?

Мои губы подрагивают. Кажется, я только что чуть не довела себя до припадка из-за того, что неправильно поняла намерения Матвея.

– А ты? – Шумаков поджимает губы, бегло осматривает палату, а потом заглядывает мне в глаза. В этот момент, видимо, окончательно все понимает. – Ты сейчас на аборт ехала? – спрашивает уже шепотом.

Киваю. Робко. Боязно. Стыдно.

Опускаю глаза и сжимаю пальцы в замок.

– Класс, – Матвей шумно выдыхает. Отстраняется.

Не просто отстраняется на пару сантиметров, а конкретно так отходит в сторону. Прячет руки в карманы джинсов, пробегается пятерней по волосам, достает пачку сигарет, открывает-закрывает ее и снова прячет.

Все это происходит молча, пока я сижу на койке, подтянув колени к груди, и тайком за ним наблюдаю, сгорая со стыда.

Я же его сейчас просто размазала, наверное. Своим воображением столкнула нас в очередную пропасть. Хотя он ничего не объяснил. Не дал ни одного внушительного ответа о ребенке и дальнейшей жизни, ну что мне еще было думать? Что?

– Я, наверное, неправильно как-то выразился, – Мот ухмыляется, но выглядит эта его ухмылка невесело, скорее, горестно и печально.

– Я ждала конкретный ответ, – бормочу себе под нос.

– Понял уже.

– Что теперь

делать? – поднимаю голову, смотрю Матвею в спину. Сосредотачиваю взгляд где-то между лопаток, пока он снова залипает в окно.

– Явно не аборт, – произносит сухо.

Судя по голосу, он точно в бешенстве, просто сдерживается. Молчит, чтобы не довести ситуацию до абсурда окончательно. Я по его примеру делаю то же самое. Можно, конечно, сейчас возмутиться, начать обвинять Мота в том, что нужно словами доносить свои намерения, но сил и желания на это нет. С меня хватит этих слез и истерик. Я хочу спокойствия. Правда.

Устала. Так сильно устала.

По кругу верчу в голове слова Матвея.

Явно не аборт.

Не аборт. Явно.

Губы трогает улыбка, а в груди становится так тепло, что хочется смеяться. С плеч сваливается просто невероятных размеров груз, что тяготил эти долгие дни.

Правда, вопросов от этого меньше не становится.

Как и где мы будем жить? Что мне делать с Ниной? Учебой, моей прежней жизнью?

Не думаю, что Мот захочет остаться здесь. Сейчас тем более, у него контракт, карьера прет в гору, для него это самый удачный момент в работе. Ребенок и я в придачу, еще и с маленькой сестрой, в его планы явно не входили…

Это нужно обсуждать, проговаривать, но, как начать, особенно сейчас, когда мы оба испытали эмоциональное потрясение, я совсем не знаю.

В палату стучат. Дверь открывается.

– Все хорошо у вас? – медсестра в кипенно-белом халате смотрит на меня с улыбкой.

– Да, – киваю.

– Отлично. Кабинет УЗИ мы подготовили, как будете готовы, подходите.

– Десять минут, – Мот мажет по девушке взглядом, – и мы придем. Номер кабинета?

– Сто десятый.

– Спасибо, – благодарит Шумаков и, дождавшись, когда медсестра закроет дверь, переводит взгляд на меня. – Ты же не против?

– Нет.

В кабинете, где стоит УЗИ-аппаратура, снова начинаю нервничать. Кажется, что потолок вот-вот упадет мне на голову.

Матвей тоже здесь, и его присутствие только добавляет волнения. Ложусь на кушетку, задираю свитер, расстегиваю пуговицы на джинсах, делая при этом рваные вдохи.

Когда врач наносит ледяной по ощущениям гель, вздрагиваю, ловлю взгляд Матвея. Он сидит рядом. Сама беру его за руку. Крепко вцепляюсь в его ладонь и зажмуриваюсь.

Словам врача внимаю как чему-то самому важному на земле, а когда слышу стук маленького сердечка, покрываюсь мурашками.

Мамочки.

Слезы на глаза наворачиваются в эту же секунду. Всхлипываю и чувствую, как Матвей крепче сжимает мои пальцы.

Из клиники мы оба выходим в таком состоянии, словно нас чем-то неплохо так приложили по голове. Молчим. На автомате сажусь к Матвею в машину, пристегиваюсь, а в ушах до сих пор стук сердечка. Семь недель. Восьмая пошла. Божечки!

Обхватываю ладонями щеки, тру, пока те не краснеют от обильного прилива крови, и перевожу взгляд на Матвея. Он сидит за рулем и смотрит в одну точку.