Нам нужно общение (сборник)
Шрифт:
Нонна вернулась домой, подавленная изменой. Это случилось с ней в первый раз и было равносильно потере девственности.
По дому фланировали студенты, новый курс. Царенков лихо приспособил их на хозяйстве. Одна студентка гуляла с ребенком. Другая стояла у плиты и жарила картошку. Трое парней слушали лекцию Царенкова. Он восседал нога на ногу и вещал на тему: художник и власть.
– Борис Годунов пожалел юродивого. По этим же законам Сталин пощадил Шостаковича. Не стал добивать. Тиранам тоже хочется
– Сытая кошка… – заметил студент.Нонна ушла в спальню. У нее болела голова, душа, совесть. Болело все, что может болеть. Она была как мышь, побывавшая в зубах кошки.
Чувство вины немного примирило Нонну с Царенковым. Она смотрела на него глазами равного – без растерянности, без страха и без желания угодить любой ценой.
– Завтра я забираю маму, – сообщила Нонна.
Царенков промолчал. Потом сказал:
– Ты должна сделать выбор: мать или я. Вместе мы несовместны. Ты это знаешь. Я не могу жить и дышать постоянным хамством.
– Но она все делает. Хамство – это же мелочь.
– Мелочи разрушают большое. Маленький древесный жук может сожрать концертный рояль.
Нонна испугалась, что Царенков пустится в долгие рассуждения, но он был краток.
– Если твоя мать сюда вернется, я уйду.
– К Лободе?
– Тебя это уже не будет касаться.
Нонна помолчала, потом сказала:
– Ты мне нужнее, чем мама. Но ты сильный, с профессией, тебя любит много людей. У тебя есть всё. А мама… Она беспомощная, глупая и старая. У нее есть только я и внук. И больше ничего.
– Таких много по стране… Оглянись. Вся страна в маргинальных сиротках. И ничего. Живут.
– Но они мне никто. А моя мама – это моя мама.– Как хочешь. Я сказал.
Нонна привезла тетю Тосю домой.
Царенков сложил чемодан и ушел. Нонна отдала ему ключи от тети Тосиного жилья. Но Царенков не пошел в коммуналку. Он переехал к своему другу Понаровскому. Оттуда было близко до работы.
Понаровский чувствовал себя виноватым перед Нонной. Решил ее как-то утешить. Он позвонил и сказал:
– Не трать время на человека, которому ты неинтересна.
Значит, она неинтересна, а Лобода интересна.Утешил.
В театральной студии стало известно, что Царенков ушел к своей студентке, и в театре тоже стало известно. Общественность бурлила, как котел. Одни ругали Царя, называли его «пожиратель чужой молодости» и жалели Нонну. Другие тихо радовались и хихикали в кулак. Но через неделю страсти утихли, а через месяц все забыли. Не такое забывается.
Больше всего тетя Тося опасалась, чтобы не узнала моя мама. Она не хотела, чтобы в Ленинграде стало известно про фиаско Нонны.
Но не такое уж и фиаско. Нонна – профессиональная актриса, живет в центре Москвы в потрясающей квартире с потрясающим
В этот период она играла особенно хорошо. Все время что-то кому-то доказывала. Двигалась по сцене с вызовом: вот я! Я все могу…
На спектакль приходил Глеб и приносил цветы. Темный костюм ему шел больше, чем белый халат. Но все-таки лучше всего он выглядел голым.
Нонна кланялась на сцене и улыбалась, держа цветы у лица. Однако внутри у нее все было обожжено, как будто хлебнула соляной кислоты.Жить было больно. Но надо.
В Москву приехала моя мама.
К этому времени у меня была отдельная трехкомнатная квартира, но не в центре, а на выселках из Москвы. Практически в Подмосковье.
Место незастроенное. От автобуса надо было пробираться полем.
Мама пригласила в гости тетю Тосю, и они приехали всей семьей, с Нонной и Антошкой.
Нонна, привыкшая к центру, надела туфельки. А здесь – зима и Арктика. Нонна шла, проваливаясь по щиколотку в мокрый снег, продуваемая всеми ветрами. Ребенка несли на руках.
Они появились в дверях моего дома, как беженцы из горячей точки. Антошка выглядывал из тети Тосиной подмышки, как воробышек.
Сели за стол. Выпили. Стали вспоминать прошлую жизнь. Из настоящего та жизнь казалась милой и ясной, как солнечный день. Это, конечно, оптический обман памяти. Та, отъехавшая, послевоенная жизнь была тяжелой, убогой и безрадостной. Но наши мамы были молоды. Если перевести их возраст на время суток – это был именно солнечный день. Солнце – непосредственно над головой. А сейчас нашим мамам было за пятьдесят. Это примерно шесть часов вечера. Не темно, но уже сумерки. И скоро стемнеет вовсе.
Объективно мы многого достигли. Нонна – актриса. Я – писатель. Творческая интеллигенция. Разве мы смели мечтать о таких горних высях тогда, среди крыс и картофельных очисток…
Но и на горних высях свои крысы и свои картофельные очистки.
– А где сейчас Царенков? – простодушно спросила моя мама.
Нонна напряглась, потемнела лицом.
– Чтоб он сдох, – пожелала тетя Тося.
– Ни в коем случае! – запретила мама. – Пусть работает и зарабатывает. И помогает.
– Пусть сдохнет в страшных мучениях! – настаивала тетя Тося.
– Не надо так говорить. Все-таки он отец ребенка. Это грех, – заступилась мама.
– Тебе хорошо говорить. У тебя вон какой сыночек. – Тетя Тося кивнула в сторону моего мужа.
– Вот именно что сыночек, – скептически отозвалась мама.
Тут я напряглась и потемнела лицом.
В тот период я зарабатывала больше мужа в восемь раз. И маму это заедало. А меня нет. Какая разница – от кого приходят деньги. Главное – что они есть.