Наместник ночи
Шрифт:
Мальчики переглянулись. Странно было слышать в сказочном лесу плач. Невидимка стонал, хныкал, стихал, будто в попытке удержать рыдания, и тут же вновь давился слезами.
Франц сначала растерялся, но потом подумал, что тот, кто плачет, не может быть опасен, и пошел на звук рыданий. Младший брат засеменил следом. Когда близнецы заглянули за угол, им сначала показалось, что возле задней стены мельницы возвышается округлый холм, поросший синевато-серебристой травой. Но вот холм вздрогнул и затрясся, и Франциск с изумлением понял, что это живое существо. Присмотревшись, он различил, как длинные пальцы перебрали пустоту, будто попытавшись
Из глубины холма донеслись приглушенные рыдания, и Франциск оглянулся на Филиппа. Брат притаился возле угла, вжав голову в плечи, и с опаской посматривал на пленника.
Наконец Франц решился. Он откашлялся и шаркнул ногой, дав понять, что у плачущего есть свидетели.
Пленник замер. Франциск снова кашлянул. В темной глубине холма вспыхнули два огромных глаза, и мальчик отпрянул. Существо же глядело на него, не издавая ни звука.
Мелодия ветра изменилась.
Предыдущая увертюра была окончена, и ветер заиграл новую – тихую и настораживающую, от которой по коже побежали мурашки. Лес вокруг смолк и прислушался, а плеск мельничного колеса утерял свое кристальное звучание и влился в песню иначе – холодными и мерными ударами.
– К-кто вы?
Франц храбрился, но голос прозвучал робко и тихо.
Эти глаза… Странные… Пугающие…
Глазные яблоки походили на выдутые из прозрачного стекла светильники. Выпуклые. Серебристо-белые. Без зрачков, зато с пятнами, точь-в-точь такими, как на луне. Глаза-луны глядели не мигая. Сначала осмотрели Франца. Затем метнулись к Филиппу, и тот, съежившись, прижался к стене.
Наконец существо зашевелилось и привстало, оказавшись больше обоих вместе взятых мальчишек. Его руки, поросшие серебристым мехом, были длинными и могучими. Голову венчали рога. Широкое скуластое лицо покрывала шерсть, переходя в длинную серебристую бороду, которая – что странно! – была разделена на пряди, заплетенные в аккуратные косицы. Тут и там в них блестели бубенцы – точь-в-точь как те, какими на Рождество зажиточные люди украшают елку. Бубенцы были из чистого серебра, это Франциск сразу понял, потому что видел подобные в витринах, когда гулял накануне праздника в центре города. Да и звук…
Когда существо чуть повернуло голову, бубенчики поменьше издали переливчатое «теньк-теньк», те, что покрупнее – «звяк-звяк», а самые крупные кругляши откликнулись басом: «бумц-бумц». Пленник тряхнул бородой сильнее, и все вокруг наполнилось мелодичным, совершенно сказочным перезвоном.
Пленник поднял руку, которая была в десять раз толще руки Франца. Пальцы с острыми когтями утерли слезу с уголка лунного глаза. Пока мальчишки разглядывали незнакомца, в густой бороде пленника успело скрыться немало таких слез, и каждая сбегала по мохнатой щеке крупной блестящей жемчужиной.
Существо шмыгнуло носом.
– Кто я?
Голос – вот удивительно! – оказался звонкий, серебристый и вовсе не подходил монстру. Франц ожидал, что из нутра существа вырвется по меньшей мере рык или утробный рев, подходящий какому-нибудь минотавру. Но это оказался самый мелодичный голос, который он когда-либо слышал. Тонкий, дрожащий. Даже жалобный.
– Кто я…
На мгновение пленник задумался. Громадные глаза вновь наполнились слезами, монстр, загремев цепями, закрыл лицо ладонями и горько расплакался.
Франциск
Гигант рыдал, позабыв, что тут кто-то есть, и плач этот был столь печальным, что в сердце Франциска больно кольнуло, точно иголочкой.
Вскоре существо подняло голову:
– Разве… разве вы не знаете, кто я? Как бессердечно с вашей стороны напоминать мне, что я – Калике. Тот самый, что некогда владел всем поднебесьем от Мельницы и до Северных гор. Тот, кто прежде был силен сыграть любую мелодию, какую только мог – или не мог! – вообразить себе кто-либо из живущих в стране невосходящего солнца – от малейшего из айсидов до самого Черного Кика! Ах!
Тот, кто назвал себя Каликсом, простер когтистые руки к звездному небу. Слезы струились по его странному, причудливому лицу, блестя на мохнатых щеках. Франциск попытался запомнить новые слова. Очень уж непонятно монстр изъяснялся! Калике бормотал и причитал на все лады, заливаясь слезами, которые гигантскими жемчужинами катились по бороде и терялись между многочисленных косичек.
– Ох, горе мне, горе. Что же делать? На веки вечные прикован я к Великой Мельнице, да будет тень ее бесконечна, и никогда мне более не ощутить силу ветра в своих руках, никогда не взмыть ввысь, чтобы пронестись вихрем над прекрасными лугами и лесами Полуночи! Горе мне, о горе! И теперь любая козявка, любой мимикр может выползти из своей жалкой норы, притащиться сюда и стоять в каком-то дюйме от меня, чтобы плевать в самого Каликса Мизери! Любой может осыпать меня ругательствами, покрыть плевками мою голову. И что же мне делать? Не могу я сбежать. Негде укрыться от позора – один я у Великой реки, один-одинешенек. Прикован к Великой Мельнице, чтобы плакать ночь за ночью, горюя о своем утерянном величии…
Гигант поднял на мальчиков полные отчаяния глаза. Губы его скривились от обиды.
– Что стоите и смотрите? Коли пришли плевать и швыряться камнями – сделайте уже свое черное дело да ступайте на все четыре стороны, чтобы мог я наконец оттереть ваши плевки и зализать свои раны.
Калике шмыгнул носом.
– Эй… мы не собираемся плеваться. И камней у нас нет.
Серебристый монстр прищурил лунные глазищи, будто кот. Насторожился.
– Что же, вы принесли огонь? Хотите бросить лучину, чтобы подпалить мою шерстку?
Франц и Филипп переглянулись.
– Н-нет!
Гигант нахмурился:
– Что тогда вам надо от несчастного Каликса? Зачем явились? Ну уж точно не спасти меня! Не найдется в Полуночи ни единой души, которая бы сжалилась над бедным Каликсом. Всем только плеваться хочется да лучины швырять…
Гигант недовольно заворчал, отползая подальше – будто опасался, что Франц таки вытянет из-за спины факел. Мальчик оглядел цепь и кольцо, вделанное в стену. Толстые, мощные. И если уж даже такое могучее существо не смогло разорвать оковы…
– А… – Мальчик замялся. Знал, что спрашивать невежливо, но любопытство глодало сильнее совести. – А за что вас так?
Он кивнул на кандалы.
Калике свирепо зыркнул на мальчика.
– За что?! Неужто в Полуночи остался хоть кто-то, кому не известна история несчастного Каликса?!
– Ну… выходит, что да.
«В Полуночи? Что это значит?»
Калике хмыкнул и покачал головой:
– А ты не кажешься таким уж злым.
Он перевел взгляд на Филиппа:
– И ты тоже.