Нанятая совесть. Хроники практикующего адвоката
Шрифт:
Исследователь таких «специфических» типажей Чезаре Ломброзо оставил нам описание подобного извращенца прошлого: «Один граф, который впоследствии оставил все свое состояние одному достойному ломбардскому городу, выдумывал для своей жены, которую очень любил, такие необыкновенные мучения, что они казались бы невероятными, если бы не были официально подтверждены. Он держал ее целые дни обнаженной и замкнутой в шкафу, передавая ей через отверстие самую скромную пищу, или приглашал трубочистов, чтобы они грубо надругались над нею, в то время как он для усиления бесчестия и издевательства бегал вокруг них,
24
Ломброзо Ч. Любовь у помешанных. М.: Попурри, 2004.
Как видим, мало что изменилось со стародавних времен до наших дней. И вряд ли изменится.
Хотя иногда такие выкрутасы с женами плохо кончаются. Согласно одной из новелл в «Истории» Геродота, царь Лидии Кандавл, гордясь неописуемой красотой своей жены, решил показать ее своему телохранителю Гигу. Для этого он разрешил ему подсмотреть, как она, совершенно голая, готовилась лечь спать.
Однако продуманная царица не просто засекла Гига, но и смекнула, кто надоумил его подглядывать. Утром она вызвала его к себе и предложила два варианта действий: либо убить царя, и тогда она будет принадлежать ему как жена, либо убить, то есть казнить, его самого. Гиг убил Кандавла, женился на царице и основал династию Мермнадов.
О сем событии осталось много работ знаменитых художников, а также термин психиатрии «кандаулезизм» – потребность демонстрировать другим наготу своего партнёра.
Светлана уехала, а я решил отложить размышления о том, как именно буду действовать, до понедельника. Все-таки на дворе была пятница и друзья позвали нас с женой Татьяной в клуб. Как всегда, вечер пролетел незаметно за дружеским общением и разговорами обо всем. Мы вышли из заведения поздней ночью. Или ранним утром – кому как нравится. Нам с женой захотелось пройтись. Идею предрассветной прогулки из всей компании поддержал лишь Федор, остальные разъехались по домам.
О Федоре надо сказать особо. Происходивший из поместного дворянского рода, сильно потрепанного революциями, войнами и репрессиями в веке 20-м, к началу 21-го Федор остался единственным его представителем по мужской линии. Он осел в Москве, и к вящему огорчению своей мамы, никак не заводил семью и не осчастливливал ее внуками. Мама не знала, что причиной тому была его нетрадиционная ориентация. Женская часть нашей компании дважды пыталась женить его и тем самым вернуть в лоно гетеросексуалов. Да и Федор был, кажется, не против завести потомство, но не смог одолеть свою «страсть». Попричитав о том, какой экземпляр без толку пропадает, дамы поставили на Федоре крест и приняли таким, каков он есть. Мужская часть, памятуя, что надо осуждать грех, а не грешника, также старалась не заострять внимание на этой его «особенности», благо Федор ее не выпячивал.
Летний рассвет не заставил себя долго ждать, и мы, болтая обо всем подряд, шагали по Белокаменной. В какой-то момент Татьяна поинтересовалась об успехах Федора в личной жизни, и он, на мой взгляд, чересчур подробно стал рассказывать ей о расставании с прежним «другом» и о встречах с новым. В
– Федор, не надо делать резких движений челюстью. Прошу тебя, говори немного потише, мало ли…
Мое обращение произвело на воодушевленного и разгорячённого коктейлями Федора обратный эффект, и через секунду я услышал его зычный голос:
– Молодой человек! Да, да, я к вам обращаюсь!
Детина остановился.
– Ну?
– Доброе утро! Вас не смущает то, о чем мы сейчас разговаривали?
– Нет.
– А то, что я – гей, вас не смущает?
Федор, явно возомнивший себя бретером, дразнил верзилу, но потасовка не входила в мои планы:
– Федор, прекрати жантильничать! – я надеялся, что странное слово переключит его внимание. Тут мы услышали голос детины:
– Не смущает. Я сам иду только что из… (и он назвал известный московский гей-клуб).
Мы с женой опешили от удивления. А Федор преспокойно подошел к «соплеменнику», прикурил и перекинулся с ним несколькими фразами. Дальнейшая прогулка сопровождалась нашими с Татьяной попытками вернуть на место отпавшие от неожиданности челюсти и бравирующим стрекотанием Федора:
– Что, удивлены? Так-то! «Наши» люди везде! А знаешь, сколько их, например, в шоу-бизнесе?
Раздумывая над разнообразием мира, я пропускал победно выкрикиваемые Федором имена мимо ушей, как вдруг… стоп! Эту фамилию я, кажется, уже слышал сегодня… Это же фамилия Светланы! А значит… и ее мужа Олега.
– Федор, стой! Ты сказал… (тут я назвал фамилию Олега)?!
– Да, конечно! Он – гей! Только он это скрывает, естественно. Чтобы имидж свой не обрушить. Амплуа же у него – любимец женщин и все такое. Я и «друга» его хорошо знаю, Василием кличут.
– И познакомить с его «другом» можешь?
– Не вопрос! А тебе-то зачем?!
Моя встреча с Василием состоялась в понедельник. Через несколько дней едва пришедшая в себя от новостей Светлана подписала с обескураженным Олегом соглашение о справедливом разделе имущества.
Безусловно, это был успех. Но еще одна семья перестала существовать. «Если разрушится семья, то низвергнутся государства и извратятся народы», – глаголил преподобный Серафим Саровский.
Когда в такой ситуации я одерживаю победу, то мотив сожаления всегда звучит легкой грустью в бурном праздничном многоголосии.
Подкованная оферта
Судьба бежит, бежит, и горе тому, кто по лени или по глупости отстал от ее волшебного бега.
Догнать ее нельзя.
Голос Бориса в трубке был, на удивление, взволнованным:
– Гриша, срочно бери билеты и приезжай. У меня тут из-за твоих бумажек восстание.
Зная ничем не пробиваемое спокойствие бывшего боксера-супертяжа, было чему удивляться.
– Борь, что за восстание? Из-за каких бумажек?!