Наоборот

Гюисманс Жорис-Карл

ГЛАВА XI

Слуги, перепугавшись, побежали за фонтенейским врачом. Но что за недуг у дез Эссента, тот так и не понял. Пробормотав какие-то медицинские термины, пощупав дез Эссенту пульс и посмотрев язык, доктор попробовал вернуть ему дар речи, но, ничего не добившись, прописал успокоительное и полный покой и сказал, что навестит его завтра. Но дез Эссент замотал головой, из последних сил давая понять, что не одобряет рвения слуг и гонит пришельца вон. С тем врач и отбыл и раструбил на весь город об эксцентричности дезэссентова жилища, обстановка которого привела его в ужас и изумление.

Слуги не смели больше и шагу ступить из дома, однако,

к великому их удивлению, хозяин в несколько дней оправился, и вскоре они увидели, что он, как ни в чем не бывало, барабаня пальцами по оконному стеклу, беспокойно смотрит на небо.

Однажды к вечеру дез Эссент позвонил коротким звонком и велел приготовить чемодан для длительного путешествия.

Старики супруги принялись, по его указаниям, собирать в дорогу нужные вещи, а сам он нервно ходил по каюте-столовой, изучал расписание, а затем, возвращаясь в кабинет, снова вглядывался в небо, и тревожно, и удовлетворенно.

Погода уже неделю была ужасной. По серым небесным нивам текли реки черной копоти, груды облаков походили на обломки скал.

Временами волны-тучи переполнялись влагой и обрушивали на равнину потоки дождя.

Но однажды небо изменилось. Черные реки иссякли и пересохли, облака растаяли, небо разгладилось, затянулось розоватой дымкой. Потом мало-помалу дымка как бы осела и округу окутал влажный туман. Дождь не изливался потоками, как накануне, а моросил и был частым, колким, пронизывающим. Он размывал аллеи, затоплял дороги и бесчисленными нитями связывал небо и землю. Свет стал мутным и блеклым. Деревня превратилась в вязкое бурое месиво, приводившееся в движение колкими дождевыми струйками. Природа погрузилась в скорбь. Все краски потускнели. Одни только крыши поблескивали на фоне погасших стен.

– - Ну и погодка!
– - вздохнул старик слуга, положив на стул одежду, истребованную хозяином,-- костюм, шитый некогда в Лондоне.

Дез Эссент никак на это не откликнулся, потер руки и подошел к книжной полке, на которой лежала стопка разнообразных шелковых носков. Он подумал, какой бы цвет выбрать, и, с учетом хмурой погоды, собственного туалета в однотонно серых тонах и характера своих планов, решительно схватил тускло-желтую пару, поспешно натянул их, надел высокие тупоносые башмаки с застежками, серый клетчатый, в коричневую крапинку костюм, котелок, накинул синюю, цвета льна, крылатку и последовал за слугой, который еле волок два -большой и поменьше -- чемодана, баул, шляпную картонку и чехол с зонтами и тростями. Прибыв на вокзал, дез Эссент объявил слуге, что не знает, когда вернется -- через год, через месяц, через неделю, а может, и раньше, -приказал ничего не менять в доме, уплатил старику жалованье наперед, в счет своего примерного отсутствия, и сел в вагон, а тот в изумлении остался стоять на перроне, разинув рот и разводя руками.

Дез Эссент оказался один в купе. За окном, похожим на мутное стекло аквариума, в косых струях дождя стремительно убегала прочь равнина, однообразная и унылая. Дез Эссент погрузился в раздумье и закрыл глаза.

Вот и еще раз пережил он приступ жестокой тоски в столь желанном и обретенном наконец уединении! Когда-то он так мечтал о тишине после всей выслушанной им болтовни. А теперь, обретенная, эта тишина давила на него невыносимо. Как-то утром, проснувшись, он почувствовал себя узником в тюремной камере. Губы у него шевелились, в глазах стояли слезы. Он пытался что-то выговорить и судорожно дышал, как после долгих рыданий.

И столь же безумно вдруг захотелось

ему пройтись пешком увидеть живое человеческое лицо, поговорить с кем-нибудь, включиться в общую жизнь. Он даже под каким-то предлогом в тот день позвал к себе слуг и не отпускал их. Но беседовать с ними было невозможно. Во-первых, старики привыкли к молчанию и работе, напоминавшей уход за больным, и потому стояли почти как немые; а во-вторых, дез Эссент приучил их соблюдать дистанцию, и это тоже не располагало к беседам. Вдобавок они отличались инертностью ума и на все вопросы отвечали лишь односложно.

Стало быть, никакой пищи для души, никакого облегчения старики слуги дать ему не могли. Одновременно с этим произошло с ним и другое событие. Накануне он, чтобы успокоить нервы, принялся перечитывать Диккенса. Однако действовало чтение не умиротворяюще, отнюдь нет. Мало-помалу, являя ему картины английской жизни, оно исподволь стало оказывать совершенно обратное действие. Постепенно созерцание всех этих условных образов пробудило в нем новую жажду. Ему захотелось увидеть их в натуре и отправиться в путешествие -- сделать образ реальностью. И тут же его потянуло к новым впечатлениям, к побегу от изнурительного пира ума и тупого перемалывания пустоты.

Ненастье за окном укрепило его в этих мыслях: сплошные туманы и лужи прямо-таки не позволяли ему подумать о чем-то постороннем и отвлечься от мечтаний, навеянных чтением Диккенса.

Наконец он не выдержал и решился. Нетерпение его было так велико, что он прибыл на вокзал задолго до отхода поезда, чтобы поскорее покончить с одиночеством и очутиться в уличной толкотне, в вокзальной толпе и суматохе.

– - Я еще жив, -- сказал он себе, когда локомотив, замедляя свой танец, вкатывал в ротонду дебаркадера Со и делал заключительные па в такт смолкающему грохоту поворотных кругов.

Выйдя в город, на бульвар д'Анфер, дез Эссент окликнул извозчика, очень довольный, что по рукам и ногам связан вещами и чемоданами. Посулив ему солидные чаевые, он нанял фиакр с кучером в брюках орехового цвета и красном жилете. "Оплата почасовая, -- сказал он.
– - Поедем на Риволи. Остановитесь у "Galignani's Messenger".
– - Ему захотелось до отъезда купить путеводитель по Лондону Бедекера или Муррея.

Фиакр тяжело двинулся с места, вздымая колесами круги грязи. Плыли по настоящему болоту. Небо, казалось, лежало прямо на крышах, со стен домов лило ручьями, водостоки переливались через край, мостовые были покрыты коричневой жижей, прохожие то и дело подскальзывались. Проезжавшие омнибусы заставляли пешеходов останавливаться и прижиматься друг к другу, женщины подбирали юбки до колен, съеживались под зонтиками и жались к витринам, чтобы их не окатило грязью.

Косой дождь проникал в фиакр сквозь занавески. Дез Эссенту пришлось поднять стекла, и теперь они были расчерчены полосками воды; брызги грязи сверкали на боках фиакра, как фейерверк. Наверху по крыше и багажу, словно горох из мешка, сыпался дождь, и дез Эссент, убаюканный этим стуком, мечтал о своем путешествии. Здесь, в Париже, ненастье -- уже задаток, уже начало Англии. Перед глазами дез Эссента расстилался теперь дождливый, огромный, беспрерывно дымящийся в тумане безбрежный Лондон, от которого несло расплавленным чугуном и сажей. Потом, насколько хватало взгляда, замелькали нескончаемые доки с их кранами, лебедками, ящиками, множеством копошащихся людей: одни торчали на мачтах и реях, другие, на набережных, задрав зады кверху, заталкивали в подвалы бочки.