Наперекор Сталину
Шрифт:
Я тогда взял на работу в качестве «банковского директора», отвечавшего за торговую часть банка, Жерара Фроман-Мёриса, одного из главных сотрудников моего старого военного друга Пьера Шеврие, который в то время занимал пост генерального директора Парижского Национального Банка. Фроман-Мёрис также захотел перейти на службу в частное предприятие. Мне оставалось найти замену Рене Фийону для управления банком в целом и, в частности, деловыми операциями, где воображение играет не последнюю роль.
Я колебался не долго. Хотя Помпиду и не был воспитан в нашем «серале», он, тем не менее, доказал, что способен быстро приспосабливаться. Впрочем, в то время понятия «менеджмента» как науки о технике руководства бизнесом во Франции не существовало, наверное, его не существовало
* * *
Я тогда сделал рискованный шаг, доверившись лишь собственной интуиции, - так рискуют в игре в бридж, чтобы выбить сильную карту Помпиду сразу же оказался вознесенным с довольно скромного поста на главную ответственную должность на улице Лаффит. Я назначил его «директором». С тех пор мы работали вместе в полном согласии, каждый день обменивались идеями и обнаруживали сходство наших точек зрения в принятии решений. Короче, очень скоро мы поняли, что чувствуем и мыслим одинаково.
Пожалуй, я имею право утверждать, что у нас сложилась хорошая команда: он привносил в наш союз тот высокий интеллект, который прекрасно осваивается в конкретной обстановке, подлинный здравый смысл, в прямом значении этого слова, серьезный настрой, компетентность в вопросах управления и контроля и тот дарованный ему природой авторитет, с которым он с первых же дней стал управлять своим «генеральным штабом».
Его уверенность в собственных силах, которая проявилась сразу же, поражала меня. Казалось, Помпиду ни секунды не волновался по поводу того, что ему, в различных обстоятельствах, придется завоевывать авторитет. Позднее он признался мне, что необходимость проявлять власть по отношению к людям старшего поколения, даже по отношению к тем, кто более компетентен, никогда не смущала его. Видимо, он обладал особым даром и сочетал в себе качества, обычно не сочетаемые: очень ясное осознание своего ума и своей культуры, которые позволяли ему одерживать верх, и скромность, не позволявшая строить из себя знатока, когда чего-то не знаешь. Он, не колеблясь, принимал решения, но не боялся расспрашивать. Эта уверенность одновременно была и рассудочной, и скромной; она, несомненно, составляла одно из глубинных качеств его натуры, а затем стала основой его успеха.
Быстрое восхождение Помпиду не породило никаких проблем в его отношениях с сотрудниками. С Фроман-Мёрисом, например, у него никогда не было никаких трений, ни малейшего соперничества.
Я уже рассказывал, как в эти годы развивался банк. Я бы не сказал, что с приходом Помпиду резко пошла вверх едва наметившаяся «дуга» успешного развития. Но не вызывает сомнения, что руководство Помпиду принесло нашей группе новый капитал доверия и прочности и одновременно внесло в работу некую разумную сдержанность. Он не принес того, что обычно приносит высокопоставленный чиновник, оставляющий государственную службу: сеть контактов с государственной администрацией или с членами кабинета министров. Помпиду уже в то время имел связи в политических кругах, но продолжал поддерживать их лично, не пытаясь вовлечь меня в круг таких знакомств, может быть, просто из скромности.
Что стало бы с банком, если бы он в нем остался? Сложный вопрос. Его осторожность, его сомнения, наверное, заставили бы нас задуматься над моей идеей по превращению «Братьев Ротшильдов» в акционерное общество «Банк Ротшильдов». Поддержал бы он мое стремление максимально развить сектор коммерческого банка? Кто теперь может сказать?.
* * *
Я знал, да и все окружающие это знали, что Помпиду интересуется политикой. Были мы и в курсе того, что политика в лице генерала де Голля начала интересоваться Жоржем Помпиду.
Однако пока речь шла о не афишируемых связях, я бы сказал, о «тайном романе», который не выходил за рамки частной жизни. Я знал, знали это мои кузены и работники банка, что Помпиду во время Освобождения входил в кабинет де Голля. И я точно знал, что де Голль консультировался с ним по многим вопросам и что Помпиду
Де Голль поручил Помпиду вести переговоры с издателем по поводу публикации своих «Мемуаров» - и Помпиду как-то показал мне часы, которые в знак благодарности подарил ему де Голль; на обратной стороне красовалась историческая подпись. Генерал попросил его также быть казначеем фонда Анны де Голль, учрежденного в память о больной дочери Генерала.
Это, несомненно, свидетельствовало о большом доверии, поскольку касалось тех воспоминаний, которые относят к глубоко личным.
Мои отношения с Жоржем стали довольно тесными, и он не скрывал от меня, что де Голль относился к нему почти по-родственному и часто приглашал чету Помпиду к себе в Коломбе. Жорж мог считать себя советником Генерала, своего рода «гражданским атташе», главой его «теневого кабинета», как говорят английские политики.
Мне, конечно, было очень любопытно послушать о Генерале и узнать, что думает де Голль о современном политическом развитии Франции. Помпиду, не скрывая своих отношений с де Голлем, оставался, однако, весьма сдержанным. Он знал мои взгляды, но никогда не стремился повлиять на них или переубедить меня. Он лишь утверждал как математическую очевидность тот факт, что де Голль был не только выдающейся исторической личностью, но и гениальным человеком, обладавшим даром предвосхищать будущее. В своем мнении Помпиду был непоколебим - он восхищался Генералом, но в его восхищении не было и намека на прозелитизм, он никогда не искал встреч с де Голлем. Помпиду был убежден, что только де Голль мог еще раз спасти страну, но страна, увы, больше не слушала Генерала, и, наверное, она больше не услышит его. И потому Помпиду считал - мне он это говорил неоднократно, - что Генерал навсегда ушел с политической арены, что никогда, ни при каких обстоятельствах, он не сможет вернуться к власти. Да и кто в то время думал иначе?
Но настал день 13 мая 1958 года, алжирская лихорадка, тот неопределенный период в жизни общества, который быстро привел к убежденности, что один де Голль сможет удержать в своих руках власть, с каждым днем расползавшуюся по швам. Что же касается секретных переговоров до и после этих событий, знаменитых «13 заговоров 13 мая», то об этом Помпиду не говорил со мной никогда. Когда он хотел что-то скрыть, ему это удавалось. Более того, ему удавалось скрывать, что есть нечто, что он скрывает.
Я до сих пор убежден, что эти якобы давно организованные заговоры - всего лишь один из мифов нашей политической истории, который, подобно морскому змею, поднимается в спокойную погоду ненадолго на поверхность из глубин, а затем исчезает.
Итак, как-то в мае Помпиду заявил мне, что поедет на один день в Коломбе. Вернувшись тем же вечером, он зашел ко мне в банк и к моему крайнему удивлению признался, что с радостью и с облегчением может констатировать изменение взглядов де Голля: у Генерала нет сомнений по поводу вступления Франции в Общий рынок. Меня это поразило больше, чем Помпиду! Помпиду, поработав в стенах нашего банка, стал убежденным европейцем! Он сказал мне тогда еще одну вещь: направляясь в тот день в Коломбе, он как раз и спрашивал себя, как ему начать разговор о европейских делах с Генералом, поскольку полагал, что идеи де Голля по этому поводу не изменились.
Позднее, когда Жорж вернулся в банк после полугода пребывания в кресле премьер-министра, мы совершили короткое путешествие в Соединенные Штаты, и я убедился, как ценит Помпиду американцев. И если, став главой государства, он продолжал проводить политику дистанцирования и сдерживания в отношении США, завещанную его предшественником, то делал он это вовсе не по причине личной враждебности, а исходя из политических убеждений: международная роль Франции предполагала курс, направленный на преодоление лидерства Америки и отказ от блоковой политики. Таким образом, в течение своей политической карьеры Помпиду был вынужден вести все более и более проанглийскую политику - и вспомним, что при содействии Франции Англия вошла в Общий рынок.