Наполеон Бонапарт
Шрифт:
Но тут же за успехом события неожиданно усложнились. То ли по опрометчивости Бонапарта, то ли вследствие тайных козней Паоли, но 8—12 апреля, на пасху, волонтеры Бонапарта оказались вовлеченными в вооруженное столкновение с отрядом регулярных войск. Были жертвы среди солдат, среди мирного населения.
В Париж, в военное министерство, с далекого острова посыпались жалобы на незаконные действия подполковника Буонапарте. Можно было считать несомненным также, что оба депутата от Корсики — Перальди и Поццо ди Борго — подольют масла в огонь. Нельзя было пренебрегать реально возникшей опасностью: Бонапарт мог быть одновременно уволен из регулярной ^армии и разжалован с должности подполковника волонтеров. Надо было считать вполне возможным, что его недруги постараются передать дело в военный суд.
Бонапарт умел быстро
Бонапарт прибыл в столицу весьма своевременно. На столе у военного министра лежало дело двух подполковников из Аяччо — Буонапарте и Куэнза. Министр еще не принял решения, предавать ли обоих офицеров военному суду; обвинения казались обоснованными; в иное время он, не раздумывая, отдал бы их под суд. Но летом 1792 года положение было сложным. 20 апреля Франция объявила войну императору Австрии, и вся страна жила заботами войны.
Военные операции развертывались крайне неблагоприятно для французской армии. Французы отступали. Войска интервентов перешли в наступление на всех фронтах. Измена гнездилась в королевском дворце. Командующие армиями не хотели победы. Эти военные неудачи не были случайными. Высшие и старшие офицеры, принадлежавшие к родовой аристократии, бежали за границу; их примеру последовало множество офицеров среднего звена и даже младшие офицеры. Армии не хватало офицерских кадров, в особенности артиллеристов.
Бонапарту было нетрудно в этой тревожной атмосфере взбудораженного Парижа добиться прекращения поднятого его недругами дела. У военного министра в ту пору было немало других забот. К тому же этот проштрафившийся подполковник волонтеров имел превосходную политическую репутацию. Бонапарту без больших усилий удалось добиться восстановления на службе в том же 4-м артиллерийском полку. Более того, ему был присвоен следующий чин: он стал капитаном. 10 июля представление Бонапарта к званию капитана подписал король Людовик XVI. Это была одна из последних подписей короля французов. Бонапарт, однако, должен был ждать официального вручения приказа; он получил его в конце августа.
Три месяца, проведенные летом 1792 года в Париже, дали ему возможность многое увидеть. Он стал очевидцем крупных исторических событий: нарастания революционного подъема, народного восстания 10 августа 1792 года, свергнувшего тысячелетнюю монархию.
Часть писем, сохранившихся от той поры, и свидетельства Бурьенна не дают отчетливого представления о взглядах Бонапарта того времени. Самое общее, что может быть сказано, — эти взгляды противоречивы.
Бонапарт, по-видимому, не смог сразу разобраться в сложных и быстро меняющихся картинах напряженной политической борьбы в столице. Не следует забывать: он видел до сих пор революцию и сам был ее участником не на большой политической арене, не в кипящем страстями Париже, а на маленькой политической сцене Корсики, со всеми ее условностями, патриархальными пережитками и клановыми предрассудками. На этом далеком острове законы старины, тени прошлого с успехом боролись против требований нового дня. Громовые раскаты революции доходили сюда приглушенным эхом, звучащим чаще всего как шепот заговорщиков.
Бонапарт, оказавшись в Париже в дни великих событий, видел их со стороны, как бы извне, он был только зрителем. И все же он не мог не почувствовать главное. В письме от 29 мая он писал: «Положение (в столице) во всех отношениях критическое». 14 июня он высказывал мнение: «Я не знаю, как все пойдет, но дело принимает все более революционный оборот». Но если он верно улавливал общую тенденцию развития, то ему было трудно разобраться в содержании политической борьбы. Расхождения якобинцев с жирондистами, достигшие значительной остроты, оставались для него, по-видимому, скрытыми. После демонстрации 20 июня он, член Якобинского клуба в Балансе, пишет Жозефу: «Якобинцы — сумасшедшие, не понимающие общих задач». Его оценка демонстрации 20 июня противоречива. Рассказывая о том, как семь или восемь тысяч вооруженных людей ворвались в королевский дворец, Наполеон писал: «Короля поставили перед выбором. Выбирай, сказали ему, где царствовать — здесь или в Кобленце. Король себя хорошо показал. Он надел красный колпак, королева и королевский принц поступили так же. Королю дали выпить. Народ оставался четыре часа во дворце. Это дало обильную пищу
91
Ibid., p. 387, 389, 393.
92
Бурьенн (Memoires, t. I, p. 49) рассказывал, будто Наполеон обозвал короля нецензурным словом и неодобрительно отозвался также о народе.
Та же противоречивость сказывается в его оценках Лафайета, Дюмурье; на протяжении недолгого времени эти оценки меняются.
Бонапарт и в Париже прежде всего озабочен оборванными на полуслове корсиканскими делами. Он продолжает борьбу со своими противниками с южного острова. В каждом письме он дает Жозефу инструкции, поручения, приказы. Они охватывают широкий круг вопросов: от наставлений, как писать письма Арена, до распоряжения переправить двадцать шесть ружей из дома Бонапартов в дом Пиетри, так как «в настоящий момент они могут быть очень нужны» [93] .
93
Fr. Masson et G. Biagi. Op. cit., t. II, p. 390, 394.
Даже получив официальные документы о производстве в капитаны, Бонапарт вместо того, чтобы направиться в свой полк в Баланс, как ему было предписано министром, едет снова на Корсику. В рапорте начальству он мотивирует это необходимостью сопровождать свою сестру Марианну: она не могла больше оставаться в Сен-Сире. Но вряд ли то было истинной причиной принятого решения изменить маршрут. Корсика продолжала владеть его мыслями. Он не довел борьбу до конца и с азартом игрока, надеющегося в последней партии отыграться за прежние проигрыши, снова ввязывается в опасную игру, длившуюся уже три года.
В середине октября Бонапарт снова в Аяччо. Он приехал на несколько дней, но останется на острове еще восемь месяцев. Он рискует всем: только что восстановленным положением офицера французской армии, — военной карьерой, всей своей будущностью; он все ставит на карту — корсиканскую карту, приносившую до сих пор только поражения. По-видимому, острым чутьем он чувствует приближение развязки. Дело идет к концу. Последние ходы в этой затянувшейся партии должны наконец принести ему выигрыш.
Здесь нет возможности излагать все сложные перипетии, все дьявольские хитросплетения заключительного этапа борьбы на Корсике. С обеих сторон все было пущено в ход: коварство, лукавство, вероломство, громкие клятвенные уверения в приязни и тайные нашептывания врагов, обольщение и угрозы, оливковая ветвь и острие стилета. Бонапарт имел своим противником не только Паоли, но и умного, злого, изворотливого Поццо ди Борго, приобретавшего с каждым днем все большее влияние на острове. Вчерашний друг юности стал опаснее дряхлеющего диктатора. Поццо ди Борго был способен с обворожительной улыбкой на устах поднести бокал с отравой. Впрочем, время улыбок уже миновало; их сменил волчий оскал открытой вражды.
В эпоху великой революции эта ожесточенная война двух партий не могла уже идти в классическом стиле корсиканской родовой вендетты, она переросла в политическое сражение. В 1792–1793 годах любой политический спор магнетически притягивался к двум противоположным полюсам — революции и контрреволюции. Корсиканский сепаратизм в 1793 году должен был сражаться с революционной Францией, следовательно, это была контрреволюция. Логика борьбы не оставляла промежуточных ступеней. Паоли, Поццо ди Борго, партия сепаратистов, стремившихся к независимости Корсики, могли ориентироваться на единственную реальную силу, готовую их поддержать, на врага Франции — Англию Питта. Партия Паоли стала Партией контрреволюции.