Наполеон глазами генерала и дипломата
Шрифт:
Я мало надеялся теперь на то, что император склонится к другим идеям; тем не менее я не падал духом. Испанские дела шли довольно плохо и могли привести к тем или иным инцидентам, которые повлекли бы за собой переход к другим политическим идеям. В течение двух месяцев поляков подстрекали меньше и советовали больше сдержанности нашим генералам и агентам в Германии. Взгляды императора оставались, я думаю, все теми же, но, вероятно, испанские дела и те или иные размышления о последствиях решения, которое он готовился принять, по грандиозности задуманного предприятия внушали ему некоторую нерешительность. Проводимый нашим правительством курс был по внешности менее враждебным; хотели оставить себе возможность сохранить мир, если бы события сделали это необходимым или если бы благое вдохновение привело к этому
После описанной беседы я долго не имел частных разговоров с императором. Положение мое было неопределенным. В течение некоторого времени он на людях обращался со мной довольно хорошо.
Я не переставал добиваться отмены высылки мадам де К…
Император, которого я осаждал и письмами и прошениями, избегал частных разговоров со мной. Наконец, он дал мне аудиенцию и обещал вернуть мадам де К…, но без официального разрешения. Под влиянием моих новых настояний и после того, как он выслушал Дюрока, которого я просил передать императору, что я выйду в отставку, если он не сдержит данного мне слова, его величество обещал мне, наконец, возвратить мадам де К… и любезно сказал даже, что она вернется к исполнению своих обязанностей; это было больше того, что я просил. Но назавтра же мне нетрудно было заметить, что император молчаливо назначил цену за этот знак своей милости, ибо после того, как я отказался сказать князю Куракину [66] и подтвердить от своего собственного имени, что император не думает восстанавливать Польшу, что он не хочет этого, что он сторонник союза и вооружается только потому, что Россия производит передвижение войск, – обещанное разрешение не было отправлено, хотя его величество дважды приглашал меня к обеду и относился ко мне в течение недели как к человеку, находящемуся в большой милости. В течение этого времени его величество несколько раз долго беседовал со мной в Сен-Клу и один раз после обеда в Багателле – всякий раз о России.
66
Князь Александр Борисович Куракин был российским послом в Париже с 1808 по 1812 г., старый екатерининский вельможа, «парадный» посол. Нити событий были в руках советника посольства Нессельроде и военного атташе Чернышева.
Император все время повторял мне, что он не хочет войны, что в глубине души ему нет дела до поляков, которые, как он говорил, представляют собою «легкомысленную нацию и государство, которое трудно перестроить так, чтобы оно выполняло какую-нибудь полезную роль».
– Если, – говорил он, – король, которого я им дам, не понравится им, все будет идти плохо, а сделать хороший выбор трудно. Моя семья – мне не помощники; у моих родных безумное честолюбие, расточительные вкусы и никаких талантов.
И он и я, говоря о русских делах, повторяли приблизительно то же, что мы говорили во время аудиенции, данной мне императором при моем прибытии.
Император хотел, чтобы я убедил князя Куракина, что происходит ошибка, что отношения с обеих сторон обострились неизвестно почему, что император не думает воевать с Россией и хочет лишь сохранить континентальную систему, направленную против Англии; нужно, следовательно, разобраться в средствах поддержания этой системы и прийти к соглашению по поводу существующих разногласий. Но когда я касался самой сути этих вопросов и перечислял взаимные уступки, которые можно было бы сделать друг другу, чтобы добиться этой цели, то император менял тему разговора. После этого я не мог сомневаться, что намерения его оставались прежними, что его проекты в лучшем случае только откладывались и он хотел воспользоваться мною лишь для того, чтобы успокоить другую сторону и выиграть время; я избегал поэтому брать на себя посредничество в этом деле и просил императора поручить эти объяснения Лористону. Это, как я тотчас же мог заметить, очень ему не понравилось и привело к резкому прекращению нашей беседы.
С тех пор к строгостям, принятым против моих друзей, император прибавил все те неприятности, которые он мог причинить находящемуся
– Нынешний момент меньше всего подходит для этого, – сказал он мне, – вы погубите ваших друзей и самого себя. Потерпите, и все устроится. Император долго не сердится. Вы вызвали его недовольство, но он чувствует к вам уважение и даже питает к вам привязанность. Он относится с большим вниманием к мадам де К… Все следовательно, уладится, если вы не испортите дело какой-нибудь выходкой, при которой будете неправы. С вашей стороны весьма безрассудно принимать так близко к сердцу русские дела; мы ничего не можем тут поделать; вы не измените проектов императора. Так зачем же его раздражать? У него есть свои взгляды и цель, которой мы не знаем. Будьте уверены, что он в своей политике более дальновиден, чем мы с вами. В конечном счете я вас по-дружески убедительно прошу отложить свои проекты насчет отставки.
Он долго еще просвещал меня на эту тему и снова подчеркнул, что если я буду слишком настаивать, то погублю своих друзей и самого себя, ничего при этом не добившись. Однако, когда он вновь затронул через несколько дней вопрос о мадам де К…, император подал ему надежду на скорую и окончательную перемену. Вестник этой доброй новости Дюрок снова убеждал меня запастись терпением, указывая, что как военный я не могу покинуть службы до заключения мира. Он вновь сказал, что император пересмотрит со временем свое решение и что он сердит на меня, но все время говорит обо мне с уважением.
Видя, что я ничего не достигну этим путем, я официально обратился к министру полиции [67] . Министр откровенно поставил вопрос перед императором, указав ему, что нет никаких мотивов для оставления в силе этого акта строгости, произведшего дурное впечатление даже с политической точки зрения; но и он пока не добился ничего.
Думаю, что именно в этот период император вызвал однажды утром в Сен-Клу одного из своих министров. После длившейся несколько минут общей деловой беседы он сказал ему:
67
См. ссылку 3.
– Пойдем, пройдемся.
Когда они дошли до террасы, где нельзя было приблизиться к ним незаметно и где никто не мог их слышать, он сказал:
– Вы нужны мне для одного дела, о котором я не говорил никому, ни одному из моих министров; впрочем, оно их не касается. Я решился на большую экспедицию. Мне нужны в значительном количестве фургоны и транспортные средства. Людей я раздобуду без труда, но приготовить транспорт трудно. Мне нужен громадный транспорт, потому что моим отправным пунктом будет Неман и я буду действовать на больших расстояниях и в различных направлениях. Именно для этого я нуждаюсь в вас и в тайне.
Министр заметил, что это потребует больших расходов и что он будет соблюдать наивозможнейший порядок и секретность, но он не сможет помешать разговорам о том, что он заказывает фургоны и т. д., и т. д.
Отвечая на его первое замечание, император с живостью сказал ему:
– Приезжайте в Тюильри, как только я отправлюсь туда в ближайшее время. Я покажу вам 400 миллионов золотом [68] . Не останавливайтесь же перед расходами, мы справимся со всем, что окажется необходимым.
68
В подвалах Тюильри хранилось в это время около 380 миллионов франков золотом. Министр, с которым, по словам Коленкура, беседовал Наполеон, был, по-видимому, министр военного снабжения Лакюэ де Сессак.